Иван Ильичев - Анна Герман. Сто воспоминаний о великой певице

О чем пело моё дитя? Слово предчувствовало какую-то большую беду. Но… Вскоре мы были на месте, я оформилась в райцентре (Л енинполь, ныне Бакай-Ата. – Прим. авт.) Кругом было очень много женщин и конной милиции. И вновь сорвался с уст вопрос: «Боже! Что с нами будет?».

Анечку я отдала знакомой женщине. Как она страшно тогда кричала и плакала! Иногда мне кажется, что я и сейчас вижу и слышу тот её крик и плач. Женщина, которая взяла под опеку Анечку, воспитывала своего ребенка и ещё троих детей своей сестры.

Кругом царил переполох. Мне казалось, что горестные крики Ани, отзвуки её плача смешались с гвалтом толкающихся людей, с ржанием милицейских коней. Я думала, моя голова расколется от этого ужаса пополам! Я это помню до сих пор, и нет слов, чтобы об этом писать.

Никто не знал, куда нас повезут. В Джамбуле всех с криками запихивали в товарные вагоны. В толкучке, голодные и не выспавшиеся, мы доехали до станции Чимион, недалеко от того места, где я когда-то жила. Я благодарила Бога за то, что нас не вывезли в Сибирь!

Я работала на строительстве железной дороги. Спали мы в большом караван-сарае – там, где узбеки останавливались со своими ослами, когда приезжали на базар. Сарай тот был разрушенный, протекала крыша, было очень много насекомых, а особенно много больших пчел. Я не могла там спать, поэтому пошла на улицу, где был свежий воздух. Увы, закончилось это плохо: у меня украли одежду – плащ и ботинки. Я пришла в милицию:

– Помогите! Меня обокрали!

– Что украли? – спросил милиционер.

Я перечислила украденные вещи.

– И с этим ты пришла? Если бы украли корову, а тут тряпки! Уходи!

Я ушла. Осталась босая, без одежды.

Из трудовой армии нелегально я вернулась в Орловку. Мне удалось оттуда сбежать благодаря сердечности доктора, а также благодаря тому, что там было настолько много людей, что трудно было уследить за всеми. В Орловке меня уже ждала Анечка, привезённая опекуншей, и моя мама.

Возвращение к семье

Меня снова взяли на работу в школу. Первым делом нужно было позаботиться о своей одежде, которой после нескольких краж стало совсем мало. К тому же у меня не было денег. Тогда был дефицит бумаги, и мне пришло в голову выменять несколько блокнотов, припасённых до нашего бегства, на одежду. Так я стала обладательницей нового платья и деревянной обуви вместо обычных ботинок, старой солдатской шинели и шали для покрытия головы.

В комнатке, где мы жили, мама сделала печку, а сверху неё положила какую-то плиту. На ней мы готовили еду За работу в колхозе, которую я выполняла в свободное от школы время, я получала отруби. Мама пекла из них лепешки, как же это было вкусно!

С Германом мы были вместе недолго. Тогда поляков вербовали в формируемое на территории СССР Войско Польское. Некоторых из них, живших в Орловке, отправили к месту группировки военных, которые направлялись в Первую пехотную дивизию имени Тадеуша Костюшки. Герман тоже поехал туда, чтобы стать «костюшковцем». Я проводила его на железнодорожную станцию, и он, попрощавшись, сел в вагон. Это было наше прощание. (О дальнейшей судьбе Германа ничего не известно. Правдивы ли сведения о его службе в рядах дивизии им. Т. Костюшко – вопрос по сей день. Есть несколько версий о его дальнейшей судьбе, мы не будем их приводить, так как это не является целью нашего повествования. Факт остаётся фактом: в 1943 году Герман Гернер покинул Орловку, и дальше его следы утеряны. – Прим. авт.).

Я решилась на кражу

В Орловке нам по-прежнему не хватало самых простых вещей: у нас не было дров, чтобы обогреть дом, было очень холодно. Что я могла сделать в таких условиях? Я решилась на кражу! Первый раз в жизни. Надеюсь, что Господу Богу не составит труда простить мне этот грех. Я украла колхозную солому. Это было очень рискованно – идти ночью в поля, но мне не оставалось ничего другого. Я шла, несмотря на жуткий страх. Та ночь была прекрасна: месяц светил на ясном лазурном небе, пучки соломы блестели, словно золото и серебро. Каждую минуту я прислушивалась… Не дай бог попасть в руки милиции или колхозного сторожа! Меня бы расстреляли! Я набрала большую охапку соломы, связала и понесла на плечах.

«Сижу и пишу, сейчас ночь, тишина… Месяц светит так прекрасно, я сижу у окна и смотрю на небо. Очень люблю такие ночи, летом они прекрасны – тихо, тепло, небо чистое, светят звёзды. Такое небо я видела в Киргизии, куда убежала от ссылки с Аней. Ночи были прекрасные и очень ясные. Ночью ходила красть солому на колхозное поле, а когда проходила через двор, какой-то мужчина дал мне серп…

Господи! Помоги мне! – сказала я по-голландски».

Я всегда говорила, что не умею разговаривать с Богом на чужом языке. Я шла, гонимая страхом, через глубокий ров, потом через задние дворы села. Кругом царила тишина, я благополучно вернулась домой. Никто меня не схватил, и мы радовались, что теперь мы можем немного обогреться.

Пришла осень 1943 года. Анечка пошла в первый класс школы в Орловке. У неё не было ботинок, и я обвязывала ей ноги тряпками. Аня плохо себя чувствовала, начала болеть и была очень слаба.

Климат в Орловке, находящейся в предгорье, не подходил Ане. Доктор-карачаевец, переселенец с Кавказа ( по сохранившимся документам выяснилось, что доктора звали Байрамуков Юсуф Шаухалович. – Прим. авт.),сказал, что Анечка больна и тут ей нельзя оставаться. Нужно сменить климат. Он меня понимал и поддержал. Это была единственная радость, которую я тогда испытала.

Переезд в Джамбул

Я почти сразу поехала в Джамбул. Оформилась в школе, которая располагалась при железнодорожной станции. Тут почувствовала себя лучше, так как никто не интересовался ни мною, ни моим прошлым. Мне разрешили переночевать в одном из пустых классов прямо на полу. На следующий день утром я поехала за Аней и мамой.

В Джамбуле мы сняли комнату с пустой кухней. Печку снова сделала мама – из перевернутого ведра. Теперь мы могли кипятить воду. Везде царил голод.

«Снова вспоминаю свою давнюю жизнь. Аня маленькая, приехали мы в Казахстан, на станцию Джамбул. Маленькая комнатка, в соседней комнатке жила эвакуированная еврейка с сыном. Я шла в школу на работу, а Аня оставалась дома одна, голодная. Господи, у меня перед глазами маленькая девочка-блондиночка, спокойная и милая. Нам было так тяжело. Война в самом разгаре, а мы с Аней и её бабушкой – враги нашей не-родины. К сыну нашей соседки приходил сын командующего Ревтрибунала – оказалось, что приглашали и Анечку, и она пела им своим прекрасным голосом. В комнате стояла печка, сделанная из ведра, но готовить было не из чего. Мое сердце обливается кровью, когда передо мной стоит моя маленькая девочка, всегда спокойная. Тогда я не могла её досыта накормить, дать ей кусок хлеба…»