Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Распутин дунул на ладонь, и бумажные скрутки спорхнули с неё на пол.

— Всё, сегодня еду к папе, — сказал он, — проведём с тобой утренний приём, и я сразу же отправлюсь в Царское Село. — Он подул на пол, стараясь отогнать бумажные скрутки от ног, нахмурился. — Попроси Дуняшку, пусть уберёт! — В следующую минуту он оттаял, улыбнулся и произнёс обрадованно, будто ребёнок, которого угостили мятным пряником: — А всё-таки я беру верх, Симанович! Моя сила победила силу Николая Николаевича! Можешь, Арон, радоваться!

— А чему, собственно, радоваться-то? — пробурчал тот неожиданно недовольно — хитрый был.

И Распутин, засмеявшись, пообещал:

— Я тебя поколочу!

— За что?

— Сам знаешь за что!

— И всё-таки?

— За то, что не веришь мне! Вот увидишь — через месяц бородатого не будет! Максимум через два месяца... Моя правда победила... Уже победила!

— Ваша правда должна победить правду государя, Григорий Ефимович! Ведь Николай Николаевич — его ставленник! — Симанович специально дожимал Распутина, доводил до состояния, когда у того не будет дороги назад: с Николаем Николаевичем надо было рассчитаться за то, что он сделал, и единственная сила, которая могла с ним справиться, был Распутин. Все остальные были слабы.

— Да, моя правда должна победить, — согласился с Симановичем Распутин. В голосе его послышались горделивые нотки. — И она победит! Вот увидишь!

— Ну тогда известные еврейские банкиры переведут на счета ваших дочерей, Григорий Ефимович, по пятьдесят тысяч рублей. Обещаю это, если всё так и будет.

— Всё так и будет, — сказал Распутин, — пусть переводят деньги.

Через два часа, после утреннего приёма Симанович старательно накручивал ручку телефонного аппарата, дул в трубку и громовым голосом кричал: «Барышня! Але, барышня!» Минут двадцать ему понадобилось, чтобы соединиться с Царским Селом. Наконец он соединился, вытер ладонью лоб и протянул трубку Распутину:

— На проводе — Царское Село!

Распутин взял трубку в руку, приосанился. Назвался:

— Это Григорий Ефимов Новых. Мне бы с государем, милый, соединиться. — Расчесал пальцами бороду. Лицо его от напряжения покраснело. — Что? Занят? А с кем, милый, занят? Да ты не вертись, не вертись, как налим в супе, а скажи, с кем занят, — допрашивал Распутин дежурного адъютанта. — С министрами? Доложи немедленно папе, что у меня для него есть божественное послание.

Минуты четыре Распутин молчал, вслушиваясь в немоту телефонной трубки, ожидая, когда его соединят с царём. Из кармана штанов он достал подсолнуховые семечки, аккуратно лущил их своими мелкими почерневшими зубами, шелуху сплёвывал на пол: так он обычно поступал в минуты, когда был взволнован или всё мирское неожиданно приподнималось в нём, уносилось в облака и он душою сливался с некими неземными силами, на связь с которыми неоднократно намекал своим поклонникам и поклонницам.

Когда он в очередной раз сплюнул шелуху на пол, Симанович, стоявший рядом, ловко выбросил перед собою руку и поймал её. Проговорил назидательно:

— Нехорошо сорить, Григорий Ефимович!

Распутин даже не обратил на него внимания, продолжал стоять с напряжённым лицом, очередную порцию шелухи также послал на пол. И Симанович вновь поймал её.

— Кто это? — вскинулся, выпрямляясь, Распутин.

Симанович услышал, как в трубке задребезжала мембрана — в кабинете царя стоял сильный телефон — и далёкий жестяной голос произнёс очень отчётливо:

— Что случилось, отец Григорий?

— Это я не могу сказать по телефону, папа. Только лично. Могу ли я приехать в Царское Село?

— Приезжай, отец Григорий, — разрешил царь, — мне тоже надо с тобою поговорить.

— Еду, — сказал Распутин. — Я очень скоро буду. — Протянул трубку Симановичу. Поджав губы, укоризненно покачал головой: — Эх, Симанович, Симанович!

— Чего? — встревожился тот.

— Напрасно мне не веришь!

— Да верю, Григорий Ефимович, верю!

— По скольку там твои банкиры собираются положить на счёт моим девкам?

— По пятьдесят тысяч.

— Пятьдесят тысяч — Матрёне, пятьдесят — Варваре...

— Да, как и было уговорено.

— Ну что! Считай, что дело в шляпе, Арон. Могут переводить деньги хоть сейчас. — Распутин азартно потёр руки, потом понюхал ладони, произнёс восхищённо: — Во! Порохом пахнут! Вызывай мотор, Арон!

Симанович по телефону вызвал знакомого владельца авто Радзиевского, и через двадцать минут Распутин уже находился в пути.

А дела на фронте шли совсем отвратительно. Над головой Николая Николаевича сгущались тучи. Анна Вырубова записала в своём дневнике: «...летом 1915 года государь становился всё более и более недовольным действиями на фронте великого князя Николая Николаевича. Государь жаловался, что русскую армию гонят вперёд, не закрепляя позиций и не имея достаточно боевых патронов; как бы подтверждая слова государя, началось поражение за поражением, одна крепость падала за другой, отдали Ковно, Новогеоргиевск, наконец — Варшаву.

Императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришёл государь с известием о падении Варшавы, на нём, как говорится, лица не было, он почти потерял своё всегдашнее самообладание.

— Так не может продолжаться, — вскрикнул он, ударив кулаком по столу, — я не могу всё сидеть здесь и наблюдать за тем, как громят армию, я вижу ошибки — и должен молчать?!

Государь рассказывал, что великий князь Николай Николаевич постоянно, без ведома государя, вызывал министров в ставку, давая им те или иные приказания, что создавало двоевластие в России.

После падения Варшавы государь решил бесповоротно, без всякого давления со стороны Распутина, или государыни, или моей стать самому во главе армии. Это было единственным его личным непоколебимым желанием и убеждением, что только при этом условии враг будет побеждён.

— Если бы вы знали, как мне тяжело не принимать деятельного участия в помощи моей любимой армии, — говорил неоднократно государь. Свидетельствую, так как я переживала с ним все дни до его отъезда в ставку, что императрица Александра Фёдоровна ничуть не толкала его на этот шаг, как пишет в своей книге М. Жиллиард [43] ...как пишет в своей книге М. Жиллиард... — Имеется в виду Пьер Жильярд, воспитатель царевича Алексея, выпустивший в 1921 г. в Вене книгу «Император Николай II и его семья». , и что будто из-за сплетен, которые я распространяла о мнимой измене великого князя Николая Николаевича, государь решился взять командование в свои руки. Государь и раньше бы взял командование, если бы не опасение обидеть великого князя Николая Николаевича, как о том он говорил в моём присутствии».

Но давление на Николая было. И очень сильное. Просто Вырубова в своём дневнике открещивается от того, что было сделано. Великого князя Николая Николаевича не любили все: Симанович, Вырубова, государыня, Распутин, Рубинштейн, Манус, да и, думаю, и сам государь.