Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Кое-что Штюрмер получил конечно же, когда губернаторствовал, например, землеустроительную медальку, но большую часть — за те полгода, когда он благодаря всесильному Распутину находился у власти.

И вот ещё что — перед каждым орденом стояло: «Высочайше разрешено принять и носить» — это означало, что каждый очередной орден Штюрмер принимал с разрешения самого государя, Николая Второго.

Хотя более слабого премьера в царской России последнего столетия не было.

Иногда, говорят, Распутин появлялся у Штюрмера в кабинете и, мелко, по-детски дробно похохатывая, хлопал премьера рукой по плечу:

— Ты смотри у меня, старик... Не подведи!

— Не подведу, — обещал Штюрмер и тянулся рукой к телефонному аппарату, размышляя, с каким же послом ему соединиться на этот раз, назначить аудиенцию и заодно получить очередной орден.

Вскоре он отправил в отставку давнего врага Распутина — министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова, забрал его портфель. Немцы, например, большего подарка себе придумать не могли — Штюрмер, в отличие от Сазонова, был их человеком.

Союзники России плевались.

Распутин ликовал: хорошая каша, однако, у него получается.

Портфель министра внутренних дел также получил новый человек — Штюрмер не мог держать у себя сразу два портфеля, но получил его не Белецкий, который весь напрягся и поседел от напряжения, а серенький думский деятель Протопопов, знающий эмвэдэшную работу не больше, чем ремонт паровозов или управление телескопами Пулковской обсерватории.

Распутина начали использовать в своих интересах все, кому не лень, начиная от германских шпионов и откровенных сионистов типа Рубинштейна, кончая проворовавшимися чиновниками, изгнанными пинком со службы и теперь страстно мечтающими вернуться к потерянной кормушке.

А Белецкий понял, где он допустил ошибку: не надо было ему давать интервью «Биржевым ведомостям» о неудачной поездке Ржевского за кордон — в интервью этом он, к сожалению, не все запятые расставил точно... Поэтому и погорел. Ведь запятая, как известно, обладает огромной силой.

У Распутина появился враг, о котором «старец» раньше не подозревал, — Владимир Пуришкевич, лысый, плотный, с короткими волосатыми руками, с ехидным смеющимся взглядом и жёстким волевым ртом, депутат Государственной думы и отличный стрелок из револьвера. Пуришкевич любил ездить на стрельбище к гвардейцам в Семёновский полк и там, специализируясь на малоприметных движущихся целях, выбивал десять мишеней из десяти. Если бы можно было выбить одиннадцать из десяти — Пуришкевич выбил бы и одиннадцать.

Стрелял он из своего личного «соважа» — безотказного штучного револьвера, который очень любил и всегда держал в отличном состоянии.

В Государственной думе Пуришкевич часто выступал с зажигательными речами патриотического толка, в свободное от заседаний в Думе время занимался боксом и чтением книг древних авторов в подлиннике, имел хорошую библиотеку. Когда началась война, Пуришкевич на свои деньги арендовал санитарный поезд и совершал на нём регулярные поездки на фронт, спасая раненых, изувеченных и отравленных немецким газом русских солдат.

Пуришкевич давно уже обратил внимание на деяния «старца» и начал заносить в специальную тетрадку сведения о его «подвигах», в результате собрался внушительный «манускрипт».

— Ну и га-ад, — проговорил он однажды с нехорошим изумлением, перелистывая страницы «манускрипта», — надо же как густо наследил... Как муха после обеда на помойке — та обязательно стремится найти чистое тёплое место и нагадить. Куда ни сунься — всюду пятна... И как его только раньше не шлёпнули?

Пробовали шлёпнуть, Владимир Митрофанович, пробовали, да не получилось.

Пуришкевич предложил нескольким своим знакомым — довольно близким людям, не способным на него донести, хотя доносы всосались уже в кровь наших соотечественников, въелись в кожу, в кости, в мозг, проникли не только в плоть, но и в дух, в душу, — убить Распутина, но ни один из них не согласился составить Пуришкевичу компанию.

— Разве дело в самом Распутине? Копай, Владимир Митрофанович, глубже — дело не в нём, а... — Человек, который затеял с Пуришкевичем этот разговор, давний его знакомый, перешёл на шёпот, словно бы боялся ищеек из охранного отделения, которые всовывали свои уши во все замочные скважины. — Дело в самом царе. В царице, погрязшей в метафизическом мраке, в атмосфере неверия, окружающей их, в прогнившем троне. Трон надо основательно ремонтировать...

— Не трон, а строй, — поправил Пуришкевич.

— Какая разница? Всё едино. Если в кресле просели пружины и сопрела подкладка, то и пружины и подкладку выбрасывают. Если отвалилась ножка, вместо неё вытачивают и ставят другую. Странно только, почему новой ножкой этой оказался неграмотный, пахнущий онучами мужик, а не кто-нибудь из великих князей, Николай Николаевич, допустим, или Дмитрий Павлович... Или родной брат царя Михаил Александрович.

— Михаилу нельзя — женился не на той бабе!

— А русскому мужику, живущему в глубинке, на это плевать! Ему важно, чтобы у него был дома хлеб да в воздухе не пахло порохом. А кто будет сидеть на троне и кто станет подпирать этот трон — глубоко чихать!

— Что же касается Николая Николаевича, то он сам бы, собственными руками с удовольствием придушил бы Распутина.

— Я знаю. Говорят, царь подписал указ о смещении Николая Николаевича из главнокомандующих благодаря Распутину.

— Говорят...

— Широко шагает рыбоед в надегтяренных сапогах!

— Ну, что, бьём по рукам? — предложил Пуришкевич. — Надо бы эту вошь изловить и давануть её ногтем.

— Не могу!

— Объясните, ради Бога, почему? Ведь Россия гнить начала именно с этого прыща!

— Избавьте от объяснений, Владимир Митрофанович, прошу вас! Очень не хочется пачкать руки!

Не стоит укорять тех, кто отказал Пуришкевичу, ибо всё дело не в них, а в царе: за Распутиным стоял сам Николай. Поднять руку на Распутина — это одно, на царя — совсем другое. Поэтому давайте не будем строго судить ни Маклакова, ни Шульгина, ни многих других...

Всякий на месте Пуришкевича остановился бы, но только не Пуришкевич — Владимир Митрофанович был человеком твёрдым, не привыкшим пасовать, он был уверен, что сообщников себе по «святому делу» обязательно найдёт.

— Не вся Россия ещё испакостилась, не вся, — мрачно произносил Пуришкевич и садился за сочинение очередной громкой речи в Государственной думе.

После одной такой нашумевшей речи ему неожиданно позвонил князь Феликс Юсупов, спросил тихо, вежливым голосом:

— Владимир Митрофанович, мы могли бы с вами повстречаться?

Пуришкевич не стал интересоваться, зачем эта встреча нужна, ответил коротко: