Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

— Конечно.

— Когда и как?

— Завтра утром, допустим... Вам удобно?

— Вполне, — ответил Юсупов. Хотя и был Пуришкевич трудным человеком, а Юсупову с первой минуты было легко с ним общаться. — Вопрос номер два: где? Где встретимся?

— У меня на квартире. За чашкой хорошего утреннего чая. У меня есть роскошный чай из последних поставок двору его императорского величества и запас бразильского рафинада.

— Бразильский рафинад — это хорошо, это очень серьёзно при нынешних талонах на сахар. — Юсупов засмеялся. — Смотрите не попадитесь, Владимир Митрофанович, на глаза рабочим Путиловского завода!

— Постараюсь не попасться! — Пуришкевич недовольно хмыкнул.

Наутро Феликс Юсупов был у Пуришкевича.

— Скажите, как вы относитесь к такой фигуре, как Распутин? — спросил он у депутата.

— Премерзко. А почему, собственно, князь, вы задаёте этот вопрос?

— Я читал вашу последнюю речь в Думе и восхитился вами: вам, в отличие от многих, дороги интересы России.

— Как всякому русскому человеку. Впрочем, сам вопрос, князь, позвольте заметить, несколько неприличен в моём доме.

В этой фразе был весь Пуришкевич — резкий, незамысловатый, влюблённый в Россию, не способный к интриге, если вопрос касался русского человека, он и внешностью своей соответствовал характеру. Юсупов очень хорошо рассмотрел его — раньше встречаться с Пуришкевичем не доводилось: собранный из мышц, и только, кажется, из мышц, этакий кусок мяса, способный, несмотря на грузность, легко перемещаться, — у него была бесшумная походка охотника, умеющего незаметно подкрадываться к зверю, обритый наголо, с блестящим черепом и крохотными толстыми стекляшками пенсне, совершенно чужими на его лице, Пуришкевич производил впечатление на людей. На одних — хорошее, на других — плохое.

— Не обижайтесь, Владимир Митрофанович, — Юсупов сделал мягкий жест, — я же пришёл к вам не ссориться. Распутин у всех — не то чтобы соринка в глазу — бревно. Настоящее бревно. — Юсупов, подыскивая нужные слова, умолк на минуту.

Пуришкевич медленно наклонил голову:

— Согласен!

— От этого бревна, Владимир Митрофанович, надо освобождаться, иначе Россия совсем ослепнет.

— Что вы предлагаете, князь?

— Убрать Распутина.

— Убить в общем-то нетрудно, трудно спрятать тело. Обязательно останутся следы. Вы понимаете, чем это чревато?

— Прекрасно понимаю.

Пуришкевич неожиданно смутился. Это смущение было очень странно видеть. Он коротко покашлял в кулак.

— Извините меня, Феликс Феликсович, я обещал вас угостить первоклассным чаем, а чай на стол не поставил. Я это сейчас сделаю, потерпите минутку... Прислугу я отпустил, она не нужна нам при нашем разговоре, я всё сделаю сам.

— Не надо, Владимир Митрофанович. Разговор будет коротким. Либо мы договоримся, либо не договоримся, одно из двух. Третьего не дано.

Они договорились. Договорились убить Распутина.

План Феликса был прост: заманить Распутина к нему во дворец, там, в подвале, где Феликс в эти дни затеял ремонт, отравить, тело завернуть в ковёр и вывезти из Питера.

— Куда конкретно? — спросил Пуришкевич. — Просторы под Питером большие.

— Полагаю, надо на Неву. Спустить труп в воду — и дело с концом.

— Можно вывезти в лес и сжечь.

— Дыма будет много, гари. Да потом, нам с этим делом быстро не справиться. Стукачи засекут, донесут... Нет, Владимир Митрофанович, лес и огонь — дело ненадёжное.

— Можно просто засунуть где-нибудь под снег, прикопать. До весны проваляется, а когда вытает из-под снега, когда найдут — это будет уже не Распутин. Сгнивший человек, на человека не похожий.

— Собаки разроют на второй же день...

— Ну и голова у вас, князь, — укоризненно произнёс Пуришкевич, — вы всё подвергаете сомнению.

— Вы тоже, Владимир Митрофанович, вы — точно такой же человек. Ни дать ни взять — древний философ-скептик.

— Да-да, — подтвердил Пуришкевич, — не позже чем вчера я читал сочинения господина Пиррона [51] ...сочинения господина Пиррона... — Пиррон из Элиды (4 в. — нач. 3 в. до н. э.) — древнегреческий философ, основатель скептической школы. Участвовал в походе Александра Македонского, общался с индийскими мудрецами. Сам не написал ни строчки и все свои взгляды излагал в беседах с учениками. .

— «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку»... Я в Пажеском корпусе перед занятиями тоже иногда почитываю господина Пиррона. Есть много других способов спрятать труп, но река для такого жулика, как Распутин, поверьте, самое подходящее место. Вода — не его стихия, из любой другой стихии он выпутается, вывернется, выплывет, останется живым. А из воды — нет, вода — его враг.

— Я не раз думал о том, а не кокнуть ли его в тёмном переулке — нож в пузо, лёгкое движение вверх — и кишки, разматываясь, вываливаются на дорогу.

— Бесполезно, Владимир Митрофанович. Феония Гусева уже выпускала из него кишки. И что из этого вышло?

— Вышел пшик. Распутин действительно не человек, а сатана. Теперь скажите, князь, как вы заманите к себе Распутина?

— Я бываю у него дома, он мне доверяет, иногда даже зовёт маленьким. — Юсупов не выдержал, усмехнулся.

Сложения он был очень изящного, дамского, движения — отточенные, грациозные. Пуришкевич слышал от кого-то, что князь Юсупов до женитьбы на ближайшей родственнице царя великой княгине Ирине Александровне иногда баловался мальчиками, изображая из себя этакого Оскара Уайльда [52] ...изображая из себя этакого... — Уайльд Оскар Фингал О’Фраерти (1854 — 1900) — англо-ирландский поэт и драматург, проповедовал эстетский аморализм. В 1895 — 1897 гг. сидел в тюрьме «за безнравственность», проще говоря, за соблазнение на гомосексуальный путь видных аристократических отпрысков. , но, женившись, остепенился. Недавно у него родился ребёнок. Мальчик или девочка, Пуришкевич не знал.

Он неопределённо приподнял плечи, сделал вопросительный жест и ничего не сказал — ждал, что скажет гость.

— Этой мрази приглянулась моя жена, Ирина Александровна, — продолжил Юсупов, — и он давно уже делает гнусные намёки, чтобы я познакомил его с Ириной. Ну что ж, я познакомлю. — Юсупов мстительно улыбнулся. — Распутин как на верёвочке привязанный побежит знакомиться с моей женой...

Пуришкевич сочувственно посмотрел на него:

— Понимаю, как это неприятно.

— Мразь, а не человек, — не выдержав, выругался Юсупов.

— Сочувствую, сочувствую, — глухо пробормотал Пуришкевич, — но простите, князь, вы уверены, что он побежит прямо к вам во дворец?

— Абсолютно уверен.

— И ничто не испугает его?

— Вряд ли.

— И в себе вы уверены, Феликс Феликсович? — Пуришкевич холодным, всё засекающим взглядом оглядел Юсупова, снял пенсне и, поморщившись будто от боли, протёр пальцами глаза.