Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

— Вы представить себе не можете, — проговорил он срывающимся шёпотом, — эта скотина ничего не ест и не пьёт, требует... графиню. — Юсупов, словно посеченный внутренней слабостью, сморщился болезненно, снова помассировал виски — Распутин умел, не прикасаясь, оказывать физическое воздействие. Юсупов был измочален, будто побывал на борцовском ковре, — Того гляди поднимется и уйдёт. Что делать, господа?

— Возвращаться назад, Феликс, — шёпотом произнёс великий князь, — и ни на секунду не оставляйте его одного. Интригуйте, угощайте, развлекайте, говорите, что графиня через несколько минут появится и лучше всего её встретить в весёлом настроении, а для поднятия духа надо выпить по бокалу вина и закусить пирожными... Главное, чтобы он выпил вина, а там всё уже пойдёт так, как надо.

— По-моему, он что-то чувствует. — Юсупов глубоко вздохнул, помял ещё раз вирки пальцами, повернулся и снова пошёл к Распутину.

Минут через пять внизу послышалось звяканье бокалов. Гулко хлопнула пробка.

— Наконец-то, — с облегчением проговорил великий князь.

Хлопнула ещё одна пробка. В глазах великого князя заиграло что-то торжествующее, хмельное. Опять звякнули бокалы, и глухой говор, тянувшийся из подвала в гостиную и в юсуповский кабинет, смолк.

— Пьют, — едва слышно произнёс великий князь, приблизившись к Пуришкевичу. Говорил он так тихо, что Пуришкевич едва расслышал его слова. — Ну, теперь уже ждать недолго. Цианистый калий сейчас собьёт его с ног, — Дмитрий Павлович оглянулся на часы, стоящие в простенке, — времени было уже очень много. За окном стояла глубокая ночь, — Осталось всего чуть-чуть... Сейчас снизу придёт Феликс... Готовьтесь, Владимир Митрофанович, наступает наш черёд.

— Я давно готов, Дмитрий Павлович. — Пуришкевич привычно хлопнул себя по карману, где находился «соваж». Револьвера в кармане не было. Лицо у Пуришкевича невольно вытянулось: что за наваждение? Он пошарил глазами по полу, словно «соваж» мог валяться там, стиснул зубы, втянул сквозь них в себя воздух, вспомнил, что в томительные минуты ожидания, когда они мучились, потели, прислушивались к каждому скрипу, приносящемуся с улицы, он доставал «соваж» из кармана и целился в люстру. Оставил револьвер, кажется, на столе... Да-да, это произошло в тот момент, когда он в состоянии тихого психоза прицелился в люстру, а великий князь осадил его.

Кровь отлила у Пуришкевича от висков.

Но прогноз великого князя не оправдался: внизу вновь звякнули бокалы, послышался приглушённый смех, потом говор. Собеседники внизу продолжали мирно общаться. Великий князь вновь нетерпеливо глянул на часы — прошло уже минут семь, как они выпили, а Распутин ещё жив. Цианистый калий — сильный яд, убивает в несколько секунд корову, лошадь, слона — а тут хоть бы хны. Да чтобы быть мёртвым, необязательно пить яд бокалами — достаточно только вдохнуть пары цианистого калия — обычно хватает одного вдоха.

— Потрясающе! — прошептал Лазоверт.

Прошло пятнадцать минут. Напряжение возрастало, нервы были натянуты, в ушах появился звон — в голове у всех звенело, словно бы собравшиеся были связаны одной кровеносной системой, в ушах будто бы поселились противные тропические сверчки, способные своими пронзительными голосами пробуравить любой, даже самый крепкий мозг.

— Ничего не понимаю, — Пуришкевич потряс головой, пробуя вытряхнуть из ушей отвратительных звенящих насекомых. — Его даже цианистый калий не взял. Вот нечистая сила!

Дмитрий Павлович, обычно румяный, сейчас был бледен, в глазах растеклось растерянное выражение. Он вытянул голову, прислушался к тишине, наступившей в подвале.

— Погодите, Владимир Митрофанович... Тихо, пожалуйста! Внизу, кажется, что-то неладное.

Пуришкевич замолчал, вытянул голову, обрадованно улыбнулся.

— Всё ладно, Дмитрий Павлович, всё очень даже ладно. Распутина нет! Поздравляю!

В наступившей очень напряжённой звонкой тишине послышался протяжный страшный стон. Пуришкевич и великий князь переглянулись.

Лазоверт, стоявший за их спинами, медленно развернулся и обессиленно рухнул в кресло. Лицо его сделалось белым.

— Что с вами? — встревоженно поинтересовался Пуришкевич.

— Не знаю, — прошептал Лазоверт, — мне плохо, — он покрутил головой, — меня всего выворачивает наизнанку.

У Лазоверта было потным не только лицо, вспотели даже губы, мутные редкие капельки собрались на подбородке, повисли на нём, не решаясь спрыгнуть на одежду. Лазоверт был человеком храбрым, что не раз доказал на фронте: случалось, что вытаскивал раненых из такого пекла, которое даже трудно описать, — из него люди не выходили живыми, а Лазоверт, спокойный, с твёрдо сжатым ртом, будто отлитый из металла, выходил без единой царапины и вытаскивал с собою раненых. В трусости Лазоверта никак нельзя было обвинить — происходило что-то другое.

— Тихо! — предупредил великий князь.

И опять в наступившей глубокой тишине, в которой по коже ползут мурашки, послышался тяжёлый задавленный стон.

— Я же говорю — всё! — сказал Пуришкевич.

Лазоверт снова покрутил головой, потом поднялся и, шатаясь, пошёл к выходу — ему стало совсем плохо. Дмитрий Павлович не обратил на него внимания, посмотрел на часы:

— Время у нас на исходе, Владимир Митрофанович. Если затянем, рассвет нас может застать с трупом Распутина на руках.

— М-да, это будет не самый лучший вариант, — пробурчал Пуришкевич.

— Что с вашим доктором?

— Обычная слабость. Он — бесстрашный человек, я за него ручаюсь... Но всех нас иногда выворачивает наизнанку при виде задавленной трамваем коровы. Надо бы проследить за ним, как бы он не наткнулся на Распутина.

— Если, конечно, Распутин ещё жив. — Великий князь не выдержал, улыбнулся.

Но Лазоверт ушёл в другую сторону: несмотря на дурноту и то, что пол у него уплывал из-под ног, головы он не терял — выбрался на улицу, захватил полным ртом чистого морозного воздуха, земля покачнулась под ним, и он упал.

Очнулся Лазоверт через несколько секунд — жёсткий снег ожёг ему лицо, оцарапал правую щёку; встав на четвереньки, доктор отполз чуть в сторону, и его вырвало. После этого он почувствовал облегчение, захватил рукою немного снега, отёр лицо, помял пальцами виски, осторожно ощупал ими глаза. Перед глазами было темно. Лазоверт подумал о том, что правы его шеф и великий князь: они имеют дело с нечистой силой, всё происходящее очень влияет на людей — и слабость эта странная, и тошнота, будто он отравился тухлой рыбой, и головокружение — это всё от воздействия бесовских сил.

— Распутин — это дьявол, — прошептал он едва слышно, тёплый пар родил в нём лёгкое благодарное чувство — Лазоверт ощутил в себе жизнь, покрутил головой, сопротивляясь слабости. — Нет, хрен ты меня возьмёшь... Хрен!