Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Хотелось спать. Внутри было пусто и беспокойно, в голове — ни одной мысли, кроме какого-то странного электрического звона, какой можно услышать, пожалуй, только на юге, в Крыму, где жаркими ночами одуряюще громко орут цикады... Перед самим Питером Вырубова задремала, погрузилась в тревожный тёмный сон — что-то клубилось, горело, взметались чёрные хвосты — это был то ли дым, то ли взвихренный ветром пепел, не понять; где-то неподалёку слышался плач, и она не могла разобрать, чей это плач, детский либо звериный, какого-нибудь подстреленного волчонка, — сердце у Вырубовой сжималось от неясной тоски и сострадания. Новый год наступил, а настроение было совсем не новогодним, подавленным.

Неожиданно плач оборвался, и это ещё больше добавило тоски, наступила короткая тишина, в которой — она услышала это с нарастающей тревогой — очень быстро, испуганно забилось её собственное сердце, затем тишину разрубил, подмял под себя тяжёлый железный грохот.

Очнулась Вырубова от собственного крика, от того, что фонари в вагоне погасли и наступила удушливая, сжимающая виски темнота, сам вагон полез одним боком куда-то в небо, наверх, с полок посыпались разные вещи: баулы, картонки, перевязанные яркими лентами, на которые Вырубова обратила внимание, ещё когда садилась в «синий вагон», сумки, чемоданы, портфели, кто-то кричал, в следующий миг крик был поглощён новым железным ударом, хряском рвущихся вагонных креплений, несколькими ударами помельче. В вагоне порвалась крыша, в пролом глянуло мрачное ночное небо, затем пролом накрыли густые снеговые космы, и Вырубова ощутила, как на зубах у неё противно захрустел твёрдый, будто песок, снег.

Она с отвращением выплюнула его, закричала снова, но ворвавшийся в пролом ветер затолкнул крик обратно, вновь забил рот снегом-песком.

Сорвавшийся с полки кожаный баул больно ударил её под дых, боль ослепила Вырубову, крик выбило изо рта вместе с горстью твёрдого снегового крошева, темнота сделалась красной, в ней разом утонуло всё, ничего не было видно — только плавало какое-то мелкое электрическое сеево, сбиваясь, словно планктон в жирной воде, в клубки — то в одном месте, то в другом, а что было за планктоном — не разобрать.

— Ы-ы-ы-ы! — кто-то надрывно, со слёзным визгом, кричал над самым ухом Вырубовой, в голове мелькнула мысль о том, что кричит это она сама, но в следующий миг Вырубова поняла — кричит не она, а искалеченная женщина, сестра царскосельского офицера, сидевшая напротив неё на скамейке. — Ы-ы-ы-ы!

Через несколько секунд в вагоне был выломан пол — большой кусок его ушёл куда-то из-под ног, и Вырубова почувствовала, что её затягивает вниз, под страшные чугунные колеса «синего вагона», на рельсы.

— Ма-ам-ма-а, — в страху закричала она, сопротивляясь провалу, стремясь задержаться на поверхности, в вагоне, не уйти на железнодорожные рельсы, крик колом застрял в ней, она с трудом проглотила его, буквально пропихнула внутрь, голос появился вновь, и Вырубова услышала знакомое, тягуче-страшное, безнадёжное: — Ы-ы-ы! Ы-ы-ы!

Только на этот раз кричала не её соседка, а она сама.

Там, где сидели два господина в жарких бобровых шубах, раздавалось громкое бульканье, словно коньячная фляжка, которую один из этих довольных жизнью пассажиров держал у себя во внутреннем кармане шубы и время от времени «повышал тонус», сделалась огромной, как цистерна, в которой перевозят мазут. Бульканье усилилось, из него выпростался, словно пузырь воздуха из воды, протяжный стон, стон сменился ругательством, а ругательство перешло в слёзный крик:

— Мать твою, на помощь!

Вагон продолжало корёжить, трясти, переворачивать с боку на бок, где-то совсем рядом злобно пыхтел, работал тяжёлыми железными челюстями паровоз, из пробитого котла с протяжным свистом выхлёстывал горячий пар, всё гремело, рвалось, земля отзывалась на эти взрывы стоном и вздрагиваниями.

— Мать твою! — снова выругался один из «бобровых» господ. — На помощь!

Железная дыра, образовавшаяся под Вырубовой, продолжала увеличиваться, от пола отвалился ещё один железный, с вылетевшими клёпками лист, дыра стала огромной, из неё так же, как и из верхней дыры, с пушечной силой ударил морозный ветер, подхватил несколько тряпок и со свистом уволок в пролом в потолке.

Страха в Вырубовой не было, она пока не понимала, что происходит, — в ней была только боль. Боль да обжигающе красная темнота, в которую она время от времени погружалась, словно в полыхающую топку.

Железнодорожная катастрофа эта, как свидетельствуют историки, была одной из самых тяжёлых в тогдашней транспортной России, о причинах её почему-то не было рассказано — видно, того потребовали законы военного времени, хотя все знали: германских агентов в России пруд пруди, — впрочем, авария эта была подробна исследована специальной технической комиссией, и произошло январское железнодорожное крушение в шести километрах от Санкт-Петербурга.

— Ма-ама! — снова отчаянно, в полную грудь, закричала Вырубова, почувствовав, что её вместе со скамейкой всё-таки втягивает в дыру, ноги фрейлины поволокло по шпалам.

Вырубова ухватилась за бархатную спинку сиденья, окаймлённую деревянной планкой, попробовала подтянуться, отодрать от земли ноги.

Под меховые ботинки попал железный костыль, выдранный из шпал, с треском рассадил шнуровку одного ботинка, и левая обнажившаяся нога её в шерстяном тонком носке ручной вязки запрыгала по шпалам. Вырубова попыталась её поджать, но это у неё не получилось, вторая нога совершенно не ощущалась, будто её и не было.

«Может, её действительно уже нет? — мелькнула тяжёлая, одуряющая, от которой сознание становится мутным и чужим, мысль. — Как же жить без ноги? Ничего себе — фрейлина на одной ноге!»

Вырубова знала, что такое больные ноги, — тринадцать лет назад она переболела брюшным тифом, тиф дал ей осложнение на ноги, вены на икрах вздулись, почернели, ступни сделались тёмными, отёчными, несколько лет она передвигалась на костылях. Выходит, снова придётся браться за костыли?

Она застонала. Хотя Вырубова продолжала цепляться за бортик бархатной скамейки, руки её быстро слабели.

Раскуроченные вагоны не могли остановиться, волочились по железнодорожному полотну, давя, калеча людей, раздеваясь на ходу — обшивка слетала с них, как гнилая марля, поезд, угодивший в аварию, тащился по инерции, одолевая гибельное пространство, шипел, скрипел, бухал ударами.

— Ма-ама! — опять закричала Вырубова, не в силах больше сопротивляться, её неодолимо затягивало в страшную дыру, в мороз, на рельсы.

В вагоне снова раздался гулкий удар, на него наполз вагон, волочившийся следом, придавил к тендеру паровоза, в боковой пролом полетел уголь — кучу чёрного, запорошенного снегом топлива вымело из угольного короба, плотным чёрным пологом накрыло кувыркающийся поезд и белую землю вокруг.