Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Распутин поплевал себе на руку, расправил влажными пальцами брови — в отдел вместе с подтянутым артиллерийским поручиком, перекрещённым новенькими скрипучими ремнями, вошла женщина, на которую «старец» сразу обратил внимание — чистая, как ангел. Такая чистая, что Распутин даже несколько оторопел, в следующий миг отметил невольно, что он готов вести себя, как повела старая бабка в капоре, отороченном собольим мехом, — готов плюхнуться перед этим ангелом на колени и потянуться губами к её нежной руке...

При воспоминании о бабке, которая ещё не ушла из магазина, всё глядела на Распутина широко открытыми глазами и тихо молилась, Распутин поморщился: до чего же противная старуха! Пятно, расплывающееся у неё на носу, свидетельствовало о том, что бабка не Богом, а совсем иными силами помечена. Другое дело — эта чистая, с тревожными умными глазами женщина, при виде которой в груди у Распутина сразу сделалось горячо. Он снова поправил влажными пальцами брови и смело, в упор глянул на женщину.

Поручик, поймав взгляд Распутина, нахмурился было, но в следующий миг обмяк, улыбнулся.

«Знает меня, — понял Распутин, — встречались ранее. А где встречались — вряд ли уже вспомню. Богу одному, пожалуй, это только и известно. Да и помнить всякие мелочи не обязательно — чего загружать впустую мозги? А вот баба у него — пёрший сорт, дюже хороша — чисто лесная ягода. Вкусная и душистая. М-м-м!» Поручик поклонился Распутину. Распутин кивнул в ответ и, желая привлечь к себе внимание дамы, заговорил громко, властно, потыкал пальцем в полку с «Мине Жён Орижиналь», потом ткнул пальцем в приказчика:

— Голубчик, положи-ка шесть штук в корзину!

— Слуш-юсь! — бодрым, хорошо отрепетированным возгласом отозвался приказчик.

— А если я возьму десять бутылок этой кислятины, твои рабочие смогут доставить вино ко мне домой?

— Всенепременно-с!

— Тогда десять бутылок!

— Кто это? — услышал Распутин за спиной шёпот дамы. — Человек крестьянского вина, а берёт дорогое шампанское...

Цель была достигнута. Распутин знал, что делал, внутри у него шевельнулась сладкая истома, он невольно подумал: «А неплохо бы этого офицерика загнать на фронт, тогда будут открыты все двери... Но чтобы заслать его в Тмутаракань, где немцы режут русским потроха и вывешивают их на столбы для просушки, надо побывать у папы...»

То, что Николай Второй уже вернулся из Ставки, Распутин знал — Муня Головина сообщила, да и сердце подсказывало, чутьё у «старца» на этот счёт было превосходное, он даже знал час, когда «папе» открыли ворота дворца в Царском Селе, — но звонить «папе» не спешил: Николай Второй позвонит ему сам. Это произойдёт обязательно, Распутин верил в силу своего внушения.

— Это Распутин, — шёпотом произнёс офицер.

— Распутин? Сам? — Женщина удивилась. — Я его представляла себе другим.

— Это он и есть. Сам. Собственной персоной.

— Та-ак, милый... Ещё подай мне вина старого, очищенного, — потребовал Распутин у приказчика.

«Очищенным» вином он по старинке называл водку. Водка здесь была выставлена разная — и «Смирновская», в толстых бутылях, украшенных вензелями, и «монополька», изящно и дорого оформленная, в серебре и опоясках, с величественной надписью, внушающей уважение: «Монополь», и «Державинская» — особо крепкая и особо горькая, такая горькая, что пить её, как «монопольку», без закуски, нельзя — водка обязательно вывернет питока наизнанку, каким бы крепким питок ни был.

В Покровском жил когда-то один лохматый мужик, который, не морщась, выпивал стакан «державки», потом подносил ко рту свечку и рыгал — всё лицо у него мигом окрашивалось страшным синеватым пламенем, это загоралось дыхание, в воздухе раздавалось гудение, потом — хлопок, и пламя, взвившееся было в воздух, исчезало. Никто в селе не мог повторить этот фокус, а мужик, незавидный, низкорослый, кривоногий, с небритым лицом, не морщась, выпивал ещё один стакан и снова подносил ко рту свечку.

Бабы, присутствовавшие при этом смертельном номере, случалось, падали в обморок. Отыскать бы сейчас того мужика да показать его фокус Петербургу, но нет — сгинул умелец бесследно, растворился в бескрайних просторах Сибири. Жаль, талантливый пропал человек.

— И другого сорта водки дай мне, — потребовал Распутин у приказчика, — господином Смирновым что произведена... Четверть, — сказал он, подумал, что четверти может не хватить, у него в доме разный народ ведь бывает — а вдруг тот же Хвостов, очень крепкий человек, приедет и вздумает упиться? Поправился: — Две четверти. Выдержанной, без горечи!

— Как можно-с — горечь в водке? — всплеснул руками приказчик, он был опытным работником по части купли и продажи, знал, как можно подыграть клиенту. — Горечь в водке — это уже не водка, а денатурат. Пойло! Горючее для заправки ламп и куросиновых кухонь «Примус».

— А это что? — потыкал Распутин пальцем в затейливые флаконы со стеклянными пробками, украшенными золотой фольгой с броскими этикетками «О де Колон».

— Парфюмерный товар, — охотно пояснил приказчик, — мы теперь не только вино, но и парфюм продаём. Жидкий...

— Вонь изо рта отбивать?

— Не только. Очень хорошо умасливает голову. Помогает в росте волос. Освежает лицо после бритья и умывания-с. Превосходный запах сохраняется надолго. Можно, конечно, использовать и как эликсир, и для полоскания можно-с, — поспешно добавил приказчик, увидев, как потяжелело, сделалось угрюмым лицо Распутина.

— Вот врёт, — восхищённо произнёс офицер, — даже не морщится! Ни в одном глазу враньё не отражается.

— Профессионал, — оценила приказчика спутница офицера, улыбнулась неожиданно привлекательно и печально.

Распуган засек эту улыбку — корнями волос на затылке, самим затылком, кожей почувствовал её, оглянулся и сделал пальцем замысловатое, похожее на рыболовный крючок, движение.

— Два флакона — также в корзину!

— Слуш-юсь!

— Что-то не вижу шустовского коньяка, — строго проговорил Распутин.

— Один момент-с, сейчас специально достанем для вас из подвала. — Приказчик виновато улыбнулся. — Всего десять минут назад фура о четырёх конях доставила коньяк, все бутылки спустили в подвал. — Он и тут врал, опытный приказчик, врал и при этом приятно улыбался.

Да на четырёх битюгах на фронте тяжёлые пушки возят, а для коньяка, что находится в подвале, для всего добра, скопившегося там, для бутылок, имеющихся в отделе старых вин, достаточно одного одра. Всего одного мохнатоногого битюга. И большого федера — широкой телеги на резиновом ходу, похожей на железнодорожную платформу...

Приказчик призывно щёлкнул пальцами, но на щёлканье никто не явился, и он, досадливо кашлянув в кулак, выкрикнул зычно, так, что на полке затряслись бутылки: