Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Он решил не предавать это дело огласке.

Адмирал Чагин, от которого прибыли эти люди — он поручился за них, головой отвечал за крутоплечих здоровяков в тельняшках, — заперся у себя в каюте и не пустил жандармов не только к себе, но и вообще на яхту «Штандарт». Он не хотел отвечать на вопросы жандармов. Чагин загнал в ствол трёхлинейной мосинской винтовки патрон, в ствол налил воды, сунул себе в рот и ногой нажал на спусковой крючок.

Выстрел практически оторвал адмиралу голову, кровь густо забрызгала стену и потолок роскошной капитанской каюты, в кресле же остался сидеть парадный адмиральский мундир с орденами и погонами, залитыми кровью; вместо головы таращился какой-то странный мясной обрубок с торчащими из него зубами. Жандармов, когда они это увидели, рвало — слишком уж страшной была картина.

После Чагина осталось покаянное письмо, в котором он просил у Николая Второго прощения.

Наследник потерял много крови, но всё обошлось, ни отец, ни мать никогда не напоминали ему об этом случае, и нервное потрясение, которое он претерпел, также прошло — всё окончилось благополучно. Лишь кривой шрам на ноге Алексея напоминал о том, что было.

— Дай Бог, чтобы былое это не вернулось никогда, — грустно проговорил Николай Второй.

Колеса под полом отбили звонкую железную дробь, в густеющих вечерних сумерках поезд проскочил забитую народом станцию — на перрон явилась очередная депутация бородачей с хлебом и солью, но царь приказал не останавливаться, поезд с рёвом проскочил дальше и через две минуты растворился в серой непроглядной мгле.

В Петроград царский поезд прибыл на восемь часов раньше намеченного срока. Николай Второй приказал выдать членам паровозной бригады по пятнадцать рублей серебром премии и, не задерживаясь в помрачневшем, тёмном, с малым количеством света Петрограде, поехал в Царское Село — к жене, к детям...

Был уже поздний вечер, под горбатыми мостками, проложенными над тихими глубокими каналами, слабо поблескивала чёрная вода, на западе, там, где плескалось холодное осеннее море, над горизонтом повисла недобрая густо-красная полоса. Солнце уже давно нырнуло за землю, уползло в далёкие дали, а мрачный отсвет от него остался, резал глаза, и лёгкое радостное чувство, родившееся в царе — скоро он увидит Альхен, Алёшу, четырёх своих малышек, которые ростом вымахали уже с мать, стали настоящими великосветскими дамами, — угасло.

Царь помрачнел, протёр рукою зеркально чистое стекло автомобиля, словно бы не верил, что таким озлобленно-резким, чужим может быть небо, оглянулся на конвой, не отстававший от автомобиля ни на шаг, и, насупившись, погрузился в свои думы.

И вот странное дело: на память словно бы что-то надавило, в голову сразу же пришёл Распутин, бледный дрожащий лик его словно бы возник перед Николаем в сумраке автомобильного салона. «Старец» укоризненно глянул на Николая, и царь, насупившись, отвёл глаза в сторону, он понял, что Распутин уже появился в столице и долго ещё будет попрекать его за то, что Николай выскользнул из-под «старца», ушёл от его влияния, за то, что начал войну с немцами... Может быть, они даже поругаются. Царь допускал и такое. Он вообще был прост в общении и мог ругаться даже с дворниками, не видя в этом ничего зазорного, — с одной стороны, это было плохо, а с другой, если тщательно обмозговать это дело, — хорошо.

Пусть они и поругаются со «старцем», но Распутин его не бросит, не будет вести себя так, как ведут остальные Романовы, образовавшие при матушке второй двор, всё время норовящие поставить Николаю — законному государю — подножку, Распутин и совет полезный даст, и поколдует, и — если надо — у Бога защиту для царской семьи выхлопочет.

Царь облегчённо вздохнул, откинулся назад, на пухлую кожаную спинку автомобильного сиденья, и закрыл глаза — он здорово устал, и если бы не радостное предчувствие встречи с семьёй — незамедлительно уснул бы.

Распутин зашёл в торговый дом на Литовском проспекте, глянул на себя в длинное узкое зеркало, врезанное в квадратный каменный столб, стоящий посреди зала, зацепил глазом, что в бороде у него появился серебристый волосок, ловко ухватил его крепкими пальцами, дёрнул, сдул на пол. Пробормотал огорчённо:

— Нечего растить седые волосы! Не старый ещё... Рано!

Какая-то старушка с родимым пятном на кончике носа, дорого одетая, в капоре, отделанном собольим мехом, кинулась к «старцу», потянулась к руке, смешно шамкая крупным, лишённым зубов, влажным ртом:

— Святой отец, благослови!

По лицу Распутина пробежала брезгливая тень, нырнула в бороду, он отшатнулся от старухи, но в следующую секунду сообразил, что это производит неприятное впечатление, протянул бабке руку для поцелуя, та звучно её чмокнула, и Распутин отошёл в сторону.

Филёр, наблюдавший эту сцену из дверей, усмехнулся — он не любил Распутина.

«Старец» тем временем уже переместился в отдел старых вин, поставил на прилавок большую корзину, сплетённую из лозы, и, сощурившись, стал медленно читать названия, красочно напечатанные на этикетках.

Начал с шампанских. На «Мадам Клико» его взгляд не задержался. «Силлери Гран-Муссе» в больших чёрных бутылках он тоже обошёл вниманием — дрянной небось напиточек-то, обычная заморская кислятина. Вместо этого шампанского лучше суточных щей выпить. В последнее время Дуняшка наловчилась по этой части — сварит щи, выстоит их сутки, сольёт из кастрюли бульон — и в бутылки из-под шампанского.

Пробкой покрепче придавит, сложит бутылки в корзину и — вниз, в хозяйский подвал, которым разрешено пользоваться почётному жильцу дома номер 64 по Гороховой улице, квартира номер 20, Григорию Ефимовичу Распутину.

Щи Дуняшкины такими сильными оказываются, что запросто вышибают тугие пробки — те, как свинцовые пули, с которыми ходят на лося, могут выкрошить из подвальных сводов каменные осколки, могут и человека покалечить, если тот случайно окажется рядом, — убить не убьют, но глаз высадят запросто.

И что в таком разе кислым распутинским щам «Силлери Гран-Муссе»! Детский лепет, дристушка из винной ягоды. А вот «Мине Жён Орижиналь» — это уже посерьёзнее, и цена в три раза выше, чем у «Силлери», Распутин это шампанское пробовал. Остался доволен. «Мадерце», правда, уступает, но вино хорошее. Совсем иного класса, чем мадера, но после супа «Мине Жён Орижиналь», в отличие от «Силлери», можно выпить. Чтобы во рту оставался приятный вкус.

Имелось ещё шампанское «Эксцельсиор», непонятно, чьё оно — то ли французское, то ли португальское. Распутин в этих тонкостях не разбирался, но «Эксцельсиор» было, по его мнению, шампанским на любителя. Может, кому-то «Эксцельсиор» и нравится, а «старцу» — нет, ноги мыть ещё годится, а чтобы в рот — не-ет, господа хорошие, увольте!