Карлис Озолс - Мемуары посланника

Был в Москве и посланник Аравии принц Хабиб Лотфалх. Он прибыл как настоящий принц, очаровал посольских дам своими рассказами, нарисовал картину своей будущей жизни в Москве, говорил, как он здесь широко устроится, постарается, чтобы у него всем было весело. Блестящие и упоительные перспективы. Правда, вскоре он исчез, как закатившаяся восточная звезда.

С большим интересом и нетерпением Москва ждала Жана Эрбетта. За ним шла слава лучшего французского журналиста, он был главным редактором газеты Le Temps, фотографии Эрбетта и его супруги, снятые по дороге в Москву и в самой Москве, заполняли все советские газеты и журналы. Им, естественно, хотелось выдвинуть «своего» человека, журналиста, тем более в Москве уже распространилось мнение о нем как о друге большевиков. Пролетел даже вздорный слух, будто Эрбетт не особенно почтительно выразился о московском дипломатическом корпусе, о его понимании Советской России.

Он внимательно и подробно ознакомился с жизнью Москвы, ему охотно показывали все. В его личности объединились журналист и посол. Этим он отличался от всех нас, и большевики им восхищались. Но, как говорится в русской басне, «кот Васька слушает, да ест», и Эрбетт ко всему присматривался, все слушал, кивал, любезно соглашался, но думал свое. Через каких-нибудь полгода он уже прекрасно все понимал, отлично разбирался во всех советских вопросах. Большевики, как полагается, к нему охладели. Первая любовь прошла.

Понемногу Эрбетт все ближе и ближе подбирался к дипломатическому корпусу, и небольшое французское посольство ничем особенно не отличалось от остальных. Больших приемов он с супругой не устраивал, но у них часто бывали обеды и завтраки. Я и моя жена были их постоянными гостями, бывать у них нам было всегда интересно. Эрбетт не играл в карты, считая более полезным проводить время в разговорах о политике в СССР, о международных событиях, обо всем, что его интересовало не только как дипломата, но и как бывшего журналиста. Многие другие тоже не играли, в том числе и я. К карточной игре мы относились отрицательно. Впрочем, если нет тем для серьезных разговоров, лучше играть, чем просто болтать. В Москве, впрочем, вопросов первой важности было более чем нужно.

Вспоминаю, как однажды после хорошего обеда мы обсуждали острый общеполитический вопрос. Речь шла о том, что Европа никак не может сговориться и установить более планомерные и согласованные отношения с СССР. Мы пришли к выводу о том, что эти неурядицы происходят от непонимания политики Советов. В конце разговора я, шутя, внес предложение: мы должны написать своим правительствам, чтобы всех нас отозвали и сделали бы министрами иностранных дел. Тогда мы немедленно договоримся и установим одинаковые точки зрения, а в конце концов сговоримся и с СССР. Через несколько дней при встрече с польским послом Патеком я, к моему удивлению, узнал от него, что о моей шутке он написал Пилсудскому. Тогда и шутки казались многозначительными, тем более важными становились всякие серьезные соображения.

На обедах и завтраках у Эрбетта часто бывали представители разных советских учреждений. Приехал в Москву известный французский профессор математики Лангевин. Был приглашен и академик Лазарев. Он рассказал любопытную, но и печальную историю. Во время революции грамотность так упала, что экзаменовавшийся в институт не мог написать два в квадрате, а когда профессор настойчиво этого потребовал, будущий студент начертил квадрат и поставил посредине цифру 2.

Мадам Эрбетт прекрасно одевалась и, как настоящая француженка, отлично понимала кулинарию. Любила танцевать, а на приеме афганского короля Амануллы, которое устроило советское правительство, сделала такой реверанс перед королевской четой, что мы все склонились в безмолвном восторге.

Посол Эрбетт обладал исключительной работоспособностью. Быстро изучил русский язык и даже мог на нем изъясняться. Его помощникам и служащим приходилось всегда быть начеку, в высшей степени исполнительными и точными, Эрбетт был требовательным начальником. И сам Эрбетт, и его супруга любили старинные вещи, были знатоками старины, занимались коллекционированием.

Им удалось купить редкие экземпляры исторических манифестов и грамот русских царей, коллекции вещей из уральского малахита и многое другое. Но странно, первый журналист Франции, Эрбетт недолюбливал журналистов и, разумеется, вызывал этим у них большую неприязнь.

Итальянское посольство помещалось в особняке, где был убит граф Мирбах, германский представитель.

Приезд в Москву посла графа Манцони с графиней придал дипломатическому корпусу еще больший внешний лоск. Еще до их приезда мы знали от шефа протокольной части Флоринского о привычках и личных качествах графской четы. Говорилось больше о графине. Она красива, строга, богата, американская испанка с острова Куба. Все это оказалось более чем достоверно. Эту чету можно было назвать исключительной. Графиня помогала, где и как могла, несчастным русским из «бывших людей». Одна из Морозовых стала постоянной посетительницей посольства и, если не ошибаюсь, потом уехала с графиней в Париж. Невольно и естественно возникал вопрос: с какой стати и почему графиня столь доверчиво относится к людям, ведь всем известно, что Москва переполнена всевозможными агентами, мужчинами и женщинами?

В ходу был анекдот о двух гражданах, разговаривающих на улице. Один все и всех критиковал, другой его урезонивал: «Тише!» – «Но нас никто не слышит». – «Да, совершенно верно, но не забудь, где двое разговаривают, там один чекист».

В этом высококультурном посольстве были в большом почете серьезная музыка, русские песни Гречанинова при участии самого Гречанинова и других исполнителей и композиторов.

В углу зала возвышался королевский трон, напротив портреты короля и Муссолини, символизируя величие этой страны и вызывая невеселые мысли о судьбе русского царя и его семьи.

Графиня требовала, чтобы к известному часу в посольстве царила полная тишина. Большинству это, конечно, не нравилось. Многие хотели жить по-своему, распоряжаться вечерами по желанию, требования графини казались стеснением личной свободы. Кто-то раскритиковал эти строгости и написал в Рим. Муссолини, прочитав послание, возвратил его графу Манцони с резолюцией: поступать с этим членом посольства по своему усмотрению. Все подтянулись. Меры и распоряжения графини можно только приветствовать, ведь дисциплина великое дело и сила государства исключительно в ней. Сменил графа Манцони Витторио Черутти, также приехавший со своей женой. Высокий итальянец и стройная, гордая, красивая венгерка, бывшая артистка, всегда находчивая, умная, резонная, презрительно относившаяся к большевистским порядкам. Сам Черутти внимательно наблюдал и отлично понимал, куда движется Россия. Он гордо носил фашистский значок и был фашистом.