Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

Вскоре после возвращения домой мы садились на кухне, и Эйлин подавала нам ужин. Первое время мы пользовались услугами одного человека, которого между собой прозвали «браконьером», хотя замечу, что вся его добыча была вполне законной. Правда, фазаны вскоре стали цыплятами, затем он предлагал только кроликов, а потом и вовсе ничего. Но мы все равно питались вполне сносно, с учетом своих чисто гражданских норм. Эйлин была неплохим поваром, и даже испеченный ею вултоновский пирог был вполне съедобен [30] Вултоновский пирог был овощным пирогом, который во время войны рекомендовало министерство продовольствия. Назван в честь министра лорда Вултона. ( Примеч. ред. оригинального изд. ) . Ни у нас, ни у кого-либо еще в Секции V не было особых развлечений. Собственно, мы их и не искали. За двадцать один месяц мы с Кимом и Эйлин всего раз сходили на комедию с участием братьев Маркс [31] Братья Маркс — знаменитое комедийное трио. . В Спиннее у нас были радио, довольно примитивный граммофон и два или три десятка пластинок. Но здесь крылся потенциальный источник разногласий. Эйлин, страдавшая музыкальной глухотой, большую часть музыки терпеть не могла, и Ким, таким образом, был лишен того, в чем всегда нуждался. Намного позже он, должно быть, все-таки нашел для себя выход, когда, будучи в Вашингтоне, накупил себе долгоиграющих пластинок. Но в Сент-Олбансе у нас почти не было хорошей музыки.

Это была самая обыкновенная жизнь, но в то же время весьма упорядоченная: каждое утро — в одно и то же время на работу, потом обратно — между семью и восемью часами вечера. Пару раз в неделю Ким уезжал в Лондон, но к вечеру всегда возвращался домой. Однако после того, как я провел в Спиннее четыре или пять месяцев, все резко изменилось. Как-то вернувшись после выходного, я узнал от Кима, что Эйлин заболела, теперь в доме дежурит медсестра и ей нужна комната. Через день я поселился в доме у одной пожилой пары, несколько пострадавшей от войны. Их вознаграждение от моего присутствия было небольшим, зато они пользовались моей продовольственной книжкой. Я же там довольствовался лишь легким завтраком, а по вечерам перекусывал в пабе, после чего возвращался в контору. Если бы не захватывающая, интересная работа, то эти перемены в моем быте стали бы для меня настоящим несчастьем. Через три месяца Эйлин выздоровела. Медсестра уехала, и я снова возвратился в свою комнату — к детским коляскам, швейным машинкам и шезлонгам.

В своей книге Ким описывает курьезное дело о «ORKI-спутниках», которое к моему появлению в Секции V в октябре 1941 года уже близилось к разрешению. Я здесь резюмирую это потому, что, оглядываясь в прошлое, можно разглядеть смысл, который никто (кроме Кима), возможно, в то время не оценил и о котором Ким ничего не говорит в собственной книге. Он пишет, что в сентябре 1941 года из очередной партии ISOS было выявлено, что испанский абвер отправляет двух агентов — Хирша и Гилинского, — первого в сопровождении жены и тещи, — в Южную Америку. Незадолго до их отплытия из Бильбао местная резидентура абвера направила в Мадрид шифровку, в которой говорилось (в английском переводе, сделанном в Блечли), что Хирш и его «ORKI-спутники» готовы к отъезду. Ким, по-видимому, пришел к заключению, что аббревиатура ORKI может обозначать группу революционных (антисталинистских) коммунистов, вероятно, тех же троцкистов, которые финансируются и используются абвером. (В своей книге Ким об этом не упоминает, но, как поделился со мной впоследствии, он — или кто-то из его помощников — раскопал где-то ссылку на подобную организацию под названием RKI, и из разговора с ним я понял, что она могла именоваться ORKI — так же, как ГПУ называли еще и ОГПУ.) Ким в нарушение ряда нормативов смог устроить так, чтобы, помимо Хирша и Гилинского, минимум еще с десяток пассажиров, — имена которых так или иначе намекали на возможную связь с коммунистами-диссидентами или, может быть, эти пассажиры просто оказались славянами, — были арестованы и допрошены на Тринидаде. И их действительно задержали — причем большинство — весьма надолго.

Несколько месяцев спустя вспоминая об этом инциденте, я оказался в полном замешательстве. То, что произошло, было совершенно не похоже на типичные действия абвера, а для принятия нами столь жестких решений явно не хватало должных оснований. Я также заметил, что, когда специалисты Правительственной школы кодов и шифров в Блечли натолкнулись на короткий и не поддающийся расшифровке абзац в ISOS, они должны были как-то выделить соответствующие «нечитабельные» буквы, дать их покрупнее, разместить в середине донесения. Далее я заметил, что в шифре, используемом резидентурами абвера в Испании, «испорченный» абзац часто состоял из правильных букв, чередующихся с «нечитабельными». Я спросил в GC&CS, не может ли ORKI означать DREI, то есть «три» в переводе с немецкого. Они проверили и тут же согласились. Иными словами, в донесении просто говорилось о Хирше и трех его спутниках (жене, теще и Гилинском).

Вполне вероятно, что из-за предполагаемой связи с троцкистами Ким разглядел для себя шанс заработать важные очки у русских, упрочить свой авторитет. Он, конечно, хотел бы это с ними обсудить. Русские чрезвычайно заинтересовались бы, если бы немцы и в самом деле оказывали содействие диссидентским коммунистическим группам, и они, возможно, побудили бы Кима к тем действиям, которые он и предпринял. В состоянии невежества, преобладающего в то время в Секции V, это едва ли возбудило бы какие-нибудь подозрения. Интересно, на самом ли деле русские поспособствовали возможному истолкованию RKI/ORKI или это произошло после анализа Кимом и другими офицерами старых дел в центральном реестре? А может быть, повлияло и то и другое. Даже если у Кима и не было возможности проконсультироваться с русскими, он, должно быть, увидел возможность преподнести им себя в лучшем свете. Впоследствии — как пишет в своей книге — он обратил этот случай в шутку и даже описывал это как своего рода триумф, хотя фактически это был, конечно, полный провал. Очевидно, тогда его действия отнюдь не соответствовали его характеру и уж тем более были далеки от здравого смысла. Мой вывод такой: возможно, он и не повел бы себя таким образом, если бы не преследовал нечто важное для НКВД. Я рад заявить, что после того случая мы никогда больше не относились к ISOS столь опрометчиво и поверхностно.

К лету 1942 года Секция V постепенно обретала новую форму. Количество офицеров и секретарей стабильно увеличивалось. Поток ISOS теперь в пять — десять раз превышал тот, который был годом ранее. За границей мы тоже расширяли свою деятельность. В начале войны заграничные отделения СИС были универсальными, стремясь поставлять разведывательную информацию всех видов: военную, политическую, техническую и контрразведывательную. Но у контрразведки тогда был слишком низкий приоритет. В 1940–1941 годах Феликсу Каугиллу удалось сделать так, чтобы в наши отделения в Мадриде и Лиссабоне отправили специалистов контрразведки. Хотя номинально они подчинялись действующему шефу резидентуры, по сути (а впоследствии и официально) стали независимыми, обзаведясь собственными явочными квартирами, штатом сотрудников и шифрами. Теперь из Секции V за границу отправляли новых офицеров для открытия собственных отделений. Мы потихоньку превращались в отдельную службу, практически независимую от остальной части СИС, хотя у нас с ними было общее управление в Лондоне и мы сохраняли весьма тесные связи и внутри страны, и на местах.