Вадим Арбенин - Предсмертные слова

Когда чилийская военщина, после 22-минутного авианалёта на президентский дворец La Moneda, пошла на решительный штурм, президент Чили САЛЬВАДОР АЛЬЕНДЕ ГОССЕНС— в стальном шлеме и с автоматом Калашникова в руках — наравне со всеми отстреливался от взбунтовавшейся хунты. Охрана едва оттащила его от окна, а на её уговоры надеть бронежилет он ответил: «А почему я? Я такой же боец, как и все». Действительно, миролюбивый Альенде в этот День Армагеддона легко вошёл в роль воина. Он был порезан осколками битого стекла, и доктор Оскар Сото перебинтовывал его. Когда в час пополудни танки «Шерман» и 105-миллиметровые орудия открыли ураганный огонь по дворцу, Альенде повёл горстку оставшихся в живых защитников на второй этаж. А когда трагический конец стал неизбежным, а переговоры о достойной сдаче ни к чему не привели, приказал им: «Всем покинуть дворец и сдаться. Иначе погибнут все. Первой выходит Ла Пайита, последним — я». В кромешной тьме, среди грохота разрывов, задыхаясь от пороховых и слезоточивых газов, спотыкаясь о стреляные гильзы, защитники стали спускаться по винтовой лестнице к выходу на улицу Morande 80. Альенде отстал. Его, уже через 15 минут, нашёл мятежный генерал Хавьер Паласиос в Зале приёмов Salon Independencia. Президент сидел на красном диване, возле широко распахнутого окна, половина его головы была снесена автоматной очередью, руки были черны от пороховой гари. На автомате АК, по-прежнему крепко зажатом в коленях Альенде стволом вверх, блестела золотая пластинка со словами: «Моему другу и собрату по оружию. Фидель Кастро». Генерал Паласиос доложил генералу Пиночету: «Альенде покончил жизнь самоубийством. Он мёртв. Вы поняли меня?» — «Понял», — ответил Пиночет.

Или же вот шумный и аскетичный король Швеции КАРЛ ДВЕНАДЦАТЫЙ,тот самый, который, раненный русской пулей в левую пятку, едва унёс ноги из-под Полтавы. В день святого Андрея, двенадцатого декабря лютого 1718 года, он отправился в войска, осадившие норвежскую крепость Фредерикшальд. В кромешной тьме Карл со свитой прошёл по траншее, поднялся на вал и лёг на земляной бруствер, желая как можно лучше рассмотреть городские укрепления. Его адъютант, инженер-лейтенант Яган Каульбарс, оставшись в траншее с генералами штаба, французскими и немецкими советниками, постучал кулаком в подошвы его ботфортов: «Король, не пора ли подумать о голове?» — «Оставь меня в покое, Яган, я должен всё видеть сам…» — небрежно отмахнулся от него король. Взошла полная луна, осветившая всё окрест, и неожиданно раздался «булькающий звук, словно бы камень упал в болото», и вслед за этим сдавленный всхлип: голова Карла склонилась на грудь, левая рука упала с вала. «Король убит!» — закричал промёрзший до костей часовой, и Каульбарс за ноги стащил Карла в окоп. Штуцерная пуля угодила «герою Севера» в левый висок и пробила череп. Правый глаз выпал из глазницы. Но откуда прилетела пуля — из норвежской ли крепости или же из шведских порядков — было неясно. «Пьеса окончена, пошли ужинать», — сказал собратьям по оружию генерал Метре. Много лет спустя личный секретарь Карла, француз Сикье, уже лёжа на смертном одре, признался исповедавшему его патеру, что это он убийца короля.

Во время Семилетней войны, в самый разгар жаркого дела где-то под Кунерсдорфом, к Петру Александровичу Соймонову, будущему генералу и директору императорских театров, подъехал знакомый СЕКУНД-МАЙОРи, держась за щеку, спросил: «Не знаешь ли, братец, средства от зубной боли?» И в ту же минуту прусское ядро оторвало секунд-майору голову. Да, правы те, кто считает, что лучшее средство от перхоти — гильотина.

«Ваше величество, — подъехал к Александру Первому его советник, французский генерал-изгнанник ЖАН-ВИКТОР МОРО.— Вы слишком подвергаете себя опасности, и совершенно напрасно». Действительно, в битве под Дрезденом 30 августа 1813 года он и император остановились против сада принца Антония, где стояла французская артиллерия. «Поверьте моей опытности…» — продолжал Моро, и в этот самый момент французское ядро ударило французского генерала (вот ирония судьбы!) в правую ногу выше колена, насквозь прошило его лошадь и раздробило левое бедро. «Смерть…» — прошептал Моро, падая наземь вместе с лошадью. Его перенесли в первый попавшийся дом маленького городка Даун, где лейб-хирург императора Виллие решил ампутировать ему ноги. «Ну, так и отрежьте их, только поскорее!» — вскричал бравый генерал. Молча, с сигарой, крепко закушенной зубами, он перенёс ужасную операцию и сказал императору Александру, навестившему его: «Вам остаётся лишь моё туловище, но в нём ещё бьётся сердце…» Потом попробовал написать письмо жене: «…Этот мошенник Бонапарт всегда счастлив». А умирая, сказал своему адъютанту, полковнику Рапателю: «Я погиб, но приятно умереть за правое дело и на глазах великого монарха!.. Мне не в чем себя упрекнуть!» Другие, правда, говорят, что он горячо воскликнул: «Как! Я, Моро, умираю от французского ядра, окружённый русскими!» Узнав о его смерти, император Наполеон, который сам изгнал Моро из Франции за участие в заговоре против него, тогда ещё первого консула, велел распустить слух, что это он сам наводил пушку и стрелял из неё по изменившему ему генералу.

Российский адмирал ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ ГОЛОВНИН,как всегда, в утренний час, после завтрака, сел в казённый экипаж, запряжённый четвёркой, и отправился на службу в Адмиралтейство и на верфи. А в пятом часу пополудни, раньше обыкновенного, карета привезла его домой, и жена не узнала побледневшего мужа, которого под руки ввели в дом. «Корёжит меня что-что, Авдотья Степановна, — через силу улыбаясь, проговорил он, держась за живот. — Вот, вокруг света обошёл, а до дома дойти не дошёл. Авось к утру полегчает…» Нет, не полегчало. Ночью Головнин потерял сознание, а к утру один из первых вице-адмиралов Российского флота, за плечами которого была тридцать одна кампания и кругосветное путешествие, умер, поражённый холерой, которая летом 1831 года свирепствовала в Петербурге. На простой повозке осмоленный гроб свезли на Митрофаньевское кладбище, где хоронили тогда всех холерных.

«Строитель новой Индии» и её первый премьер-министр ДЖАВАХАРЛАЛ НЕРУ,закончив рабочий день и встав из-за рабочего стола, сказал дочери: «Я думаю, Индира, мы всё завершили» и поднялся к себе в спальню. Как обычно, в 6.25 утра он проснулся, но неожиданно почувствовал сильное недомогание. Срочно вызванные врачи обнаружили разрыв брюшной аорты и удалились в соседнюю комнату на консилиум. Они были очень удивлены, когда Неру зашёл к ним и спокойно сказал: «Предпринимать что-либо уже бессмысленно» и, потеряв сознание, рухнул на пол. Буквально за пару дней до этого Неру на вопрос репортёра: «Не пора ли вам подумать о преемнике?» ответил: «Моя жизнь закончится ещё не скоро». Потомственный астролог Хавели Рам думал иначе: он точно предсказал день смерти премьера — 27 мая 1964 года. Неру завещал сжечь своё тело, а пепел развеять над священной для индийцев рекой Ганг. Он не преминул объяснить, что это вовсе не религиозная его прихоть: «…Ганг для меня символ и память прошлого Индии, текущего в настоящем и впадающего в Великий океан будущего». Чтобы ни у кого не возникло соблазна утаить хотя бы и малую толику его пепла, он повелел поднять его на самолете и развеять с большой высоты.