Вадим Арбенин - Предсмертные слова

И всё же последней любовью Троцкого была ФРИДА КАЛО,замечательная мексиканская художница, которая после неоднократных попыток покончить с собой всё же однажды в этом преуспела. В одиннадцать часов вечера сиделка Майет принесла ей в спальню сок. Муж Фриды, великий художник Мексики Диего Ривера, сидел рядом с ней. Уверенный, что жена быстро заснёт, он уехал в студию. В четыре часа утра Фрида проснулась и пожаловалась сиделке на сильную боль. Сеньора Майет успокоила её, поправила простыни и оставалась с ней, пока она не уснула вновь. В шесть часов, когда было ещё темно, сиделка встала и подошла к кровати. Глаза Фриды были широко открыты, они смотрели прямо в глаза сеньоры Майет. Она была мертва. На туалетном столике Риверу ждала её предсмертная записка: «Надеюсь, на сей раз уход будет удачным, и я уж больше никогда не вернусь к тебе. Фрида». Рядом с кроватью стоял холст, над которым художница работала в последние дни: ярко-красные спелые арбузы, разваленные на крупные ломти. Фрида Кало назвала картину «Да здравствует жизнь!» Она не могла уйти из жизни, не хлопнув напоследок дверью, и завещала кремировать своё тело, предварительно покрыв его красным флагом с серпом и молотом: «Не хочу лежать в земле. И без этого за всю жизнь належалась». Жертва страшной дорожной катастрофы, с ампутированной ногой и с раздавленной маткой, Фрида, «живопись для которой была её костылём», перенесла за последние 29 лет жизни 33 операции.

Последними словами ДИЕГО РИВЕРЫбыли: «Кремируйте меня и смешайте мой пепел с прахом Фриды Кало». Последняя воля художника исполнена не была.

Конец итальянского композитора ДЖОАККИНО РОССИНИне был столь же счастлив, как его жизнь. Ведь ещё при жизни ему поставили два памятника — на базарной площади Венеции и в Парижской опере. В ночь на «чёрную пятницу», 13 октября 1868 года, великий маэстро, «бог мелодии и сын Моцарта», который «прививал вкус к жизни», умирал в страшных мучениях. Его окружали друзья и сумасбродные оперные дивы. Впавший в состояние, близкое к прострации, он, старший офицер ордена Почётного легиона, бормотал едва слышно: «Я хочу умереть добрым католиком… Санта Мария! Санта Анна!» Последнее было именем его матери. «Где ты пропадаешь, мадонна? Я призываю тебя с вечера! Разве ты не слышишь?» Он ещё не потерял самообладания и присутствия духа, этот толстый жизнелюб, тонкий гастроном, «автор» нескольких изысканных блюд (суп и телячье филе à la Rossini, например), в жизни которого всего было чересчур много — еды, женщин, денег. Впрочем, и опер тоже. В какой-то миг Россини глубоко вздохнул, его благородная голова тяжело вдавилась в подушку, прекрасные, белее покрывала, руки вытянулись, пытаясь сложиться в молитвенном жесте, и с его губ слетело последнее слово: «Олимпия…» Имя жены. Доктор д’Анкона подошёл к Олимпии и сказал: «Мадам, Россини больше не испытывает страданий». Она, вся в слезах, бросилась на тело мужа: «Россини, я всегда буду достойна тебя!» Её едва оттащили от него.

И жестокий, неуёмный, вспыльчивый и распутный ЧЕЗАРЕ БОРДЖИА,архиепископ Валенсии, умирая на поле сражения, с улыбкой на устах повторял имя самой красивой женщины Рима: «Лукреция… Лукреция… Не отчаивайся…» То было имя его сестры, чарующей красоты, к которой Чезаре питал чудовищную плотскую страсть и которую нередко ласкал в своих объятиях. Но только в тех случаях, когда она не предавалась порочной любви также со своим отцом, Папой Римским Александром Шестым, который «волновал её до судорог», или со старшим братом Джоффредо. Вот какова она — отцовская и братская любовь к «златоволосому ангелу с идеально гладкой кожей и совершенными пропорциями Венеры»! Когда израненный папскими солдатами Чезаре пал под стенами замка Виана, враги принялись срывать с него доспехи и драгоценную одежду. Потом бросили его, нагого, посреди поля на съедение хищным птицам. Луи де Бомон склонился над человеком, который так отчаянно искал смерти, и услышал его последнее слово: «Лукреция…»

И златокудрая ЛУКРЕЦИЯ БОРДЖИА,его единоутробная сестра и любовница, отвечала ему взаимностью: «Чезаре, брат мой… Чезаре… любимый мой… Я иду к тебе, я иду к тебе, кого так люблю. Чезаре был Лукрецией, а Лукреция — Чезаре, и один без другого — наполовину труп…» У неё начался жар. «Госпожа, у вас такие тяжёлые волосы, — шептали ей служанки. — Может быть, мы их срежем? Вы почувствуете себя лучше». — «Режьте!» И золотистые кудри, столь редко встречавшиеся в Риме, полетели на пол. А вслед за ними бросилась на пол и сама Лукреция, не переставая повторять: «Чезаре… Чезаре…»

Пятизвёздный генерал ДУАЙТ ЭЙЗЕНХАУЭР,34-й президент США, продрогший на мартовском ветру во время инаугурации нового президента, Ричарда Никсона, вернулся к себе домой, на ферму в Пенсильвании, совсем разбитым и замертво слёг в постель. И последними его словами были: «Я всегда любил мою жену… Я всегда любил моих детей… Я всегда любил моих внуков… Я всегда любил моих правнуков… Я всегда любил мою страну… Я хочу умереть… Боже, призови меня…» В знаменитом мундире, в котором генерал Эйзенхауэр прошёл всю Вторую мировую войну, его тело положили в простой солдатский гроб из пакгаузов Пентагона, стоимостью 80 долларов, и в багажном вагоне обычного пассажирского поезда отправили в Абилин, штат Канзас, где он жил с двухлетнего возраста. И там предали земле.

«Сын мой, я вверяю герцогиню дʼЭтамп вашим заботам, — обращался к будущему Генриху Второму король Франции ФРАНЦИСК ПЕРВЫЙ.— Это настоящая Дама. Я с ней предавался прославлению Венеры». Весельчак и гуляка, транжир и ветреник, король умирал «от боли в секретном месте», от болезни, которую моряки Христофора Колумба привезли на материк из Америки. Неожиданно тучный и тяжёлый Генрих потерял сознание при постели умирающего Франциска и упал в его объятия. Отец и сын, никогда не любившие друг друга, воссоединились за мгновение до вечного расставания. «Господи, — вздохнул напоследок король, — как же тяжёл этот венец, что ты мне, как я думал, дал в награду!» «Вот и умер этот повеса!» — произнёс кто-то возле королевских покоев.

Вот и некий француз ПЬЕР ДЮЖЕ,промучившись весь свой век с неверной супругой, видной и красивой женщиной, которой он, однако, обладал на паях со многими другими мужчинами, лёжа на смертном одре, всё стонал: «Ах, душенька моя, помираю я! Ох, дал бы Господь, чтобы вы составили мне компанию и мы вместе бы отправились на тот свет! Тогда мне и помирать было бы куда как легче!» Нет, душеньке было некогда — она спешила на любовное свидание и оставила супруга умирать одного.

Но всех превзошёл ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ТУРГЕНЕВ,умирающий в маленьком шале под Парижем от мучительной болезни, так называемой невромы. Измученный, пропитанный опиумом и морфием, он быстро слабел и безучастно смотрел на «Лесной пейзаж с поверженным дубом» Теодора Руссо над своей постелью. В бреду говорил только по-русски, слегка пришамкивая по-стариковски. Ему мерещилось, что комната наполнена гробами, что его отравили, а в ухаживавшей за ним певице Полине Виардо, хозяйке виллы в Бужевиле, «единственном и неизменном» его друге, мерещилась леди Макбет. В последние часы он, впавший в полузабытьё, никого уже не узнавал, но когда Полина Виардо склонилась над ним, он с чувством произнёс: «Вот царица из цариц! Сколько добра она сделала! Ближе, ближе ко мне, Полина, и пусть я вас чувствую около себя… Настала минута прощаться… Простите…» А несколько позже напутствовал супругов Виардо опять же по-русски: «Живите мирно! Любите друг друга!» Потом попросил всех подойти поближе и сказал последнее: «Прощайте, мои милые, мои белесоватые!.. А-а!» Последний рассказ Тургенева, уже продиктованный им Полине Виардо, назывался «Конец». А последнее его предсмертное письмо, написанное Льву Толстому дрожащей рукой, заканчивалось словами: «… Не могу больше. Устал!!!» Гроб с телом Тургенева на Северном вокзале Парижа провожали сотни французов, среди них были Эмиль Золя, Альфонс Доде и Эрнест Ренан. На российскую границу тело писателя прибыло лишь с одной багажной квитанцией, в которой значилось наименование груза: «покойник» и, естественно, количество — «одна единица»… Александр Третий, узнав о кончине Тургенева, бросил: «Одним нигилистом стало меньше».