Вадим Арбенин - Предсмертные слова

В 9 часов утра 7 июня 1927 года полномочный представитель СССР в Польше ПЁТР ЛАЗАРЕВИЧ ВОЙКОВприехал на Главный вокзал Варшавы проводить в Москву Аркадия Розенгольца, посла СССР, выставленного властями из Лондона. В привокзальном буфете дипломаты выкушали по чашечке кофе «по-варшавски» с эклерами и вышли на перрон к стоящему под парами скорому поезду Берлин-Варшава-Москва. «Чтобы узнать страну, надо прожить в ней несколько лет, Аркадий…» — говорил Войков коллеге, когда они подходили к спальному вагону экспресса. И в этот самый миг раздался револьверный выстрел, а за ним ещё пять. В спину Войкова стрелял из револьвера системы «маузер» девятнадцатилетний эмигрант из Вильны, крестьянский сын, гимназист и корректор газеты «Белорусское слово» Борис Коверда. Посол успел достать из кармана свой личный «браунинг» за № 80 481, обернулся и начал отстреливаться, но очередная пуля в левый бок свалила его, и он упал на руки подбежавшего полицейского околоточного. Склонившемуся над ним Розенгольцу он пожаловался: «Тяжело лежать на спине… Посадите меня… Вызовите двух профессоров…» Но имена профессоров произнёс уже неразборчиво. В карете «скорой помощи» Войкова доставили в госпиталь Младенца Иисуса, где он, придя на короткое время в сознание, отдал приказание сотруднику посольства: «Спаси бумаги… и ключи полпредства… они при мне…» И скончался в 10.40 того же дня в присутствии министра иностранных дел Речи Посполитой Залесского.

Ближе к вечеру 15 октября 1959 года в подъезд пятиэтажного дома № 7 по Крейтмайрштрассе в Мюнхене вошёл некто Стефан Попель, один из двух жильцов, живущих на площадке второго этажа. С пакетом помидоров в руках он поднялся по каменным ступенькам к своей квартире и вставил ключ в замочную скважину. Но, странное дело, замок и не думал поддаваться. «Смотрите-ка, никак у вас замок сломался!» — окликнул Попеля незнакомец со свёрнутой газетой в руках, неизвестно откуда появившийся за его спиной. Попель повернулся: «Да нет, всё нормально. Но кто вы?..» И незнакомец (а это был офицер КГБ Богдан Сташевский) выстрелил ему в лицо капсулой с зарядом цианистого калия. Попель пошатнулся и ухватился за перила лестницы, ноги его подкосились, и он упал на пол лестничной клетки. Врачи вскоре прибывшей кареты «скорой помощи» хотели было признать смерть Стефана Попеля от сердечной недостаточности, если бы настоящее имя его не было СТЕПАН АНДРЕЕВИЧ БАНДЕРА,а он сам не был бы руководителем «Украинской повстанческой армии», воевавшей во время Второй мировой войны на стороне нацистской Германии.

«Ну, что там нового про осаду Севастополя? — спросил племянника очнувшийся от тифозной горячки КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ БАТЮШКОВ. — Прочти мне, Григорий, все политические новости. И собери поболе карт той местности». Но вдруг пульс лирического поэта, мучимого неизлечимой психической болезнью, упал, он замолк, и приходскому вологодскому священнику, пришедшему с напутственными дарами, уже не отвечал, а только показывал рукою знак отрицательный. Но умер Батюшков в совершенной памяти и перед смертью даже приказал: «Подайте мне побриться». Однако побриться уже не успел.

«Ну, как там наши?» — спросил врача знаменитый русский танцор и балетмейстер МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ ФОКИН,умирающий в нью-йоркском госпитале. На календаре был день 22 августа 1942 года, один из самых ожесточённых и кровопролитных дней боёв на подступах к Сталинграду, и руководитель балетной труппы «Русские сезоны», более двадцати лет назад покинувший «наших», очень «нашими» теперь интересовался. Врач-американец понятия не имел, что происходит на Сталинградском фронте, и Фокин умер в счастливом неведении.

«Какие новости с фронта?» — заинтересованно спросил князь КЛЕМЕНС фон МЕТТЕРНИХсвоего министра иностранных дел, который пришёл навестить больного канцлера Австрии в его летней вилле Реннвег в Вене. «Последняя сводка из Ломбардии неутешительна, — ответил ему граф Решберг. — Наши войска разбиты там наголову под Сольферино и Маджентой». — «Как!» — воскликнул обычно внутренне невозмутимо спокойный Меттерних и свалился в глубочайший обморок. И было отчего! Его сын Пауль служил младшим офицером в Италии, в одном из пяти корпусов Второй армии генерала Франца Гьюлаи, разбитых теперь французами и пьемонтцами. После этого удара Меттерних, в жизни бесконечно болтливый, почти полностью потерял дар речи, который так и не вернулся к нему полностью. Лишь однажды он, с трудом выговаривая слова, попросил внучку Паулину: «Вынесите меня на стуле в сад». Июньский день оказался жарким и удушливым, Меттерних задыхался от нехватки воздуха и всё повторял: «Я исполнил свой долг… Я был монолитом общественного порядка… Я был монолитом порядка…» Да, был. Этот мастер тончайшего искусства тайной дипломатии, более чем кто-либо другой, умел держать в руках судьбы Европы. Правда, порядок, охраняемый им в империи, рухнул ещё при его жизни.

АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ НИКИТЕНКО,известный писатель, академик российской словесности и Великий Цензор, сам немало натерпевшийся от царской цензуры, не закончил запись в своём дневнике: «Июль, 20. — Проиграно сражение при Плевне, и какое-то мрачное молчание, лишающее нас сведений о…». На следующий день, 21 июля 1877 года, Никитенко скончался.

«Какие последние политические известия?» — поинтересовался из постели чуть слышным голосом умирающий поэт и тоже цензор в камергерском звании, Председатель цензуры иностранной, ФЁДОР ИВАНОВИЧ ТЮТЧЕВ,в котором вдруг проснулся бывший дипломат. Духовник, вызванный по телеграфу из Петербурга к нему на дачу в Царском Селе, подошёл, чтобы напутствовать поэта к смерти, но Тютчев предварил его вопросом: «А какие получены подробности о марше на Хиву?» Хивинский поход занимал его сильно. «Марш закончен», — ответил ему духовник. «Теперь я умру спокойно…» — прошептал Тютчев, «жадный читатель политических новостей», и погрузился в мысли о будущем России. И всё же добавил: «Ах, какая это мука, когда не можешь найти слово, чтобы выразить мысль…» Хотя именно ему принадлежат слова: «Мысль изречённая есть ложь». Потом сказал дочери по-французски: «Faîtes un peu de vie autour de moi» («Пусть будет несколько жизни вокруг меня»). А последним его восклицанием было: «Я исчезаю, исчезаю!..» Он просиял — и погас.

И последними словами великого русского художника ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА СУРИКОВА,умирающего от склероза сердца в номере московской гостиницы «Дрезден», тоже были: «Я исчезаю…»

А тётка Тютчева и близкий друг Гоголя НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА ШЕРЕМЕТЕВАприехала к великому писателю в гости, но, не застав его дома, велела людям: «Скажите Николаю Васильевичу, что я приходила с ним проститься». После чего поехала домой, слегла в постель и отдала богу душу.