Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?

«Это лучшая русская сказка в стихах. Она бессмертна».

«Великолепен, образен и легок ея язык. Это образцовое произведение, на котором может отточить свой вкус любой, даже первоклассный писатель».

«Поражает необыкновенная тонкость отделки, ажурность работы».

«“Горбунок” гораздо глубже, чем кажется».

«Новейшие издания текстуально значительно хуже более старых».

Эмигрант С. Лесной – не единственный, кто осмелился сказать, что первое издание сказки несомненно лучше, чем «вновь исправленное и дополненное» П. Ершовым издание четвертое.

В 1934 году успел свободно высказать свое мнение М. К. Азадовский. «Редакция 1856 года вышла из-под пера директора провинциальной гимназии….сказка переработана теперь в духе официальной народности». «Всеми своими переделками и поправками Ершов все же не в силах был вытравить ее бодрый и жизнерадостный дух».

Пришедшие на смену литературоведы штатные и сверхштатные все, как один, твердили: «Четвертое издание сказки обнаруживает более глубокое знание автором специфики русской сказочной поэзии…»

Почему нынешние дозорные, караульные и градоначальники не расположены внимать самоочевидным истинам? Почему отдается предпочтение исковерканному варианту?

Одно заветное желание Ершов уловил и исполнил. По меньшей мере раз двадцать исключил то слово, от которого во все времена мрачнели начальствующие лица.

Начиная с четвертого издания Ершов принялся заменять озорное и для разумных людей вовсе не обидное слово «дурак». Эта расчистка – не стилистическая. Она проделана по случаю изменения замысла.

Самостоятельно, или уступая требованиям цензуры, Ершов принял решение: как можно реже допускать, чтоб Ивана именовал дураком сам Иван, или кто-либо из других положительных персонажей. Носители злого начала – только они могут постоянно проезжаться на счет Ивана.

«Вновь исправленное» слово «дурак» отогнано на задворки. Не этим ли подвигом П. П. Ершов заслужил режим наибольшего благоприятствования?

А позволявший себе вольности, да еще состоявший в масонской ложе Пушкин окружен, остановлен, припечатан сургучом. Так будет с каждым, кто склонен к насмешке, к неподотчетной властям игре воображения, с каждым, кто слишком умен.

Вряд ли будет преувеличением сказать, что бичи и усачи надвое рассекли единую ткань пушкинского творчества.

Между тем, какие черты своего облика передал коньку-горбунку Пушкин? Простодушие. Доброту. Неизбывную жизнерадостность. И что-то еще. Избыток сил, способный превращать обыденную жизнь в приключения, подвиги, сплошные чудеса.

По причине своей бесталанности студент Ершов не мог быть подлинным автором «Конька-Горбунка». Но чем доказать, что подставная роль студента была известна Пушкину?

В поисках ответа нам предстоит заняться рассмотрением состава личной библиотеки Александра Пушкина. Вскоре убеждаемся, что даже простое перечисление названий может дать существенный результат. 13 апреля 1837 года посмертной пушкинской Опекой была закончена «Опись, составленная всем вообще книгам, оказавшимся в библиотеке А. С. Пушкина, на двадцати трех номерованных листах».

Сто лет спустя, в 1934 году, Л. Б. Модзалевский (младший) отозвался отрицательно: «Из описи нельзя составить никакого впечатления о том, в каком порядке или системе Пушкин хранил на полках свои книги…»

Впадая с собой в противоречие, Модзалевский на той же странице утверждал противоположное: «опись… отражает непосредственную запись книг прямо с полок».

Конечно, жаль, что опекунская опись не была топографической. Жаль, что не указан шкаф, полка, а на ней – передний ряд, и книги, стоявшие позади. Но все же соблюдалось определенное направление осмотра. В тексте описи имеется пометка: «по стене слева». Значит, чередование записей было не вовсе хаотическое.

Когда Модзалевский-сын, Модзалевский-младший преувеличивал недостатки опекунской описи, он тем самьм повышал значение другого описания. Как известно, в 1910 году увидел свет каталог библиотеки Пушкина, составленный его отцом, Модзалевским-старшим. За «опекунской описью» утвердилась репутация документа небрежного, малополезного. На сем основании опись 1837 года остается не изданной, не изученной полностью. Из нее опубликована – все тем же Модзалевским-младшим – небольшая выборка:

«Книги, бывшие в библиотеке Пушкина и не сохранившиеся».

Ради того, чтоб приспособить эти выписки к каталогу Модзалевского, они были перетасованы, размещены в алфавитном порядке.

Вернемся к первоначальной нумерации, к той, которая дана в описи Опеки 1837 года. Сразу выясняется, что следы избранной Пушкиным расстановки книг сохранились. В частности был, не мог не быть, отдел справочных изданий. В нем находились атласы, карты, и различные словари: греко-русский, франко-латинский, немецко-чешский, многие другие. Особливо хранились русские журналы. Имелся также отдел церковных книг.

А теперь взглянем на то, что вполне могло создать впечатление полнейшего беспорядка. Вперемешку соседствуют шуточные стихи, повесть, очерки, деловая проза. Но что-то все же их объединяет?

№ 739 – «Описание моста на Висле». За кратким заглавием скрывается не обозначенный автор – В. И. Даль.

№ 740 – Сцены из петербургской жизни. Укрытый тремя буквами «В.В.В.» – В. М. Строев.

№ 746 – Андрей Безыменный, повесть. Неизвестный автор – А. О. Корнилович.

№ 748 – Собрание стихотворений. Опять-таки не назван автор – И. П. Мятлев.

В то время – и по сию пору – знатоки книг сверялись с парижским четырехтомным каталогом Антуана Барбиера «Словарь произведений анонимных и псевдонимных, сочиненных, переведенных, или напечатанных на французском и на латыни».

После кончины Антуана Барбиера дело его жизни продолжил Жозеф Кверар. В качестве предисловия к «Разоблачению литературных обманов» Кверар поместил письмо к московскому знатоку и покровителю, благодаря чьей щедрой помощи стало возможным осуществить издание.

Кто был не названный по имени русский библиофил? Полагаю, что не кто иной, как С. А. Соболевский.

Кстати, именно он, Соболевский, объяснил Пушкину, что, переводя «Песни западных славян», наш поэт принял за подлинник мистификацию, принадлежащую Просперу Мериме.

В апреле 1834 года Соболевский совместно с поэтом разбирал и упорядочивал домашнюю пушкинскую библиотеку. Как замечает позднейший биограф, «в этом деле Соболевский был незаменим». Биограф, В. В. Кунин, особо подчеркивает, что свои способности Соболевский употребил «на библиографическое оснащение творческих усилий писателей…»