Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?

Но так мы читаем только во втором и в третьем изданиях. А в первом издании Пушкин резвился вдосталь:

И не один раз «с карлом», а четыре.

Ежели обладавшая твердым, железным характером Мария Дмитриевна Нессельроде была обидчива и злопамятна, особенно по отношению к не оценившим ее прелести юношам, попробуйте ей объяснить, что карл, который в поэме, не ее Карл и что не с нее рисована Наина.

В том же духе – «надо поэта удалить, но пусть это исходит из Петербурга» – граф Воронцов разослал не одно, а несколько писем. В конце мая или в начале июня 1824 года Пушкин понял, что он находится под ударом. Либо он был кем-то извещен (например, Элизой Воронцовой!), либо сам догадался, что стержневым пунктом является отношение к судьбам Греции.

Не собираясь оставаться безропотной овечкой, он принял свои защитные меры. Точно так же позднее он отпирался от «Гавриилиады» и от крамольного фрагмента из стихотворения «Андрей Шенье». 25 июня он отослал Вяземскому письмо, очевидно, рассчитанное на перехват. Авось соответствующие выписки дойдут куда следует. И начальство узнает, что нынешний Пушкин более не является горячим поклонником Байрона и зарекается от участия в греческих делах: «…Чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией – это непростительное ребячество» .

Комментаторы склонны воспринимать письмо буквально. Когда в какой-то науке концы не сходятся с концами, тогда прибегают к палочкам-выручалочкам. «Духовный кризис». «Перелом». И еще – «этапы мировоззрения».

Не проще ли было различить, что пишется понарошку и что всерьез?

Стремясь подправить свою смутьянскую репутацию, Пушкин защищался изобретательно. На самом деле он, конечно, обошелся без «кризиса» и без «этапов». Ему по-прежнему оставалась дорога Греция и певцы ее свободы. В подтверждение еще раз приведем строки, написанные позже, несколько лет спустя.

Константин Рига сочинил гимн воителей за свободу Греции. Байрон перевел гимн на английский. Гнедич – на русский. Впоследствии строфу из гимна переложил Пушкин. Похоже, что тому Пушкину, который нам «сейчас нужен», рекомендованы «кризисы», «переломы» и «этапы». Впредь до особого распоряжения ему запрещены стойкие убеждения.

Пока остаются не поняты строки поэта, остается не понятой его жизнь.

Всмотримся в запись, которую специалисты справедливо именуют «действительно загадочной пометой Пушкина». Она находится на первой странице беловой рукописи стихотворения «Стамбул гяуры нынче славят».

В верхнем левом углу ясно читаемая дата «17 окт. 1830». Принято считать, что в указанный день было написано данное стихотворение. Некоторые предполагают, что «1830» приписано позже, другими чернилами, другим пером, возможно даже – иным почерком, прямым, а не наклонным.

Чуть ниже даты виднеются три недописанных слова. Связаны ли они с датой, или же ни к дате, ни к стихотворению не имеют отношения? На сей счет мнения расходятся.

В 1855 году первый публикатор, П. Анненков, предложил объяснение:

«На рукописи… мы находим слова… «передъ раз. ст.», которые должно, кажется, читать: «передъ разбитой статуей» .

Ход мысли отгадчика очевиден: поэт, мол, надумал в будущей своей книге поместить строки о «Стамбуле» перед тем стихотворением, где речь пойдет о статуе.

В 1880 году П. Морозов опубликовал свое истолкование:

«Передъ разными стихотворениями» .

Что еще рассматривалось? –

«Передъ разбором стараго» .

Иное прочтение в 1944 году наметила Т. Цявловская:

«Предч. разб. ст.»

На сем основании американский славист У. Викери во «Временнике Пушкинской комиссии за 1977 год» (Л. 1980) выдвинул еще две версии:

«Предчувствуется разбитие Стамбула» ,

«Предчувствие разбития столицы» .

Возражавшая ему в том же выпуске «Временника» Р. Теребенина настаивала на собственных вариантах:

«Предчувствие разбитое стекло (ставни, столб и др.)».

«Предчувствие разбор статей» .

Любопытно, что при переиздании труда П. Анненкова (1985) комментаторы почтительно отрекомендовали прочтения, предложенные У. Викери и Р. Теребениной. Однако последние, они же новейшие, они же современные мнения далеко не всегда самые верные, наиболее точные.

Несколько более вразумительную, но вскоре забытую версию в 1931 году выстроил Д. Благой.

«Вся беда в том, что и Анненков и Якушкин прочли приписку Пушкина неправильно. В рукописи совершенно ясно читается не «передъ разб. ст.», а «предп, разб. ст.»

Напомнив, что Пушкин впоследствии ввел первую половину стихотворения про Стамбул в состав пятой главы «Путешествия в Арзрум», Д. Благой неожиданно заключил:

«Возможно, что приписка Пушкина над стихами была сделана им для памяти и значила:

«предпослать разбор стихов» .

Вернувшись к соображениям Д. Благого, один периферийный автор приметил, что в тексте «Путешествия…» вслед за стихотворением, а точнее – через страницу – пять раз встречается слово «старик». Посему возникла еще одна догадка:

«Предпослать рассказу старика» .

Продолжая обследовать смежные абзацы «Путешествия в Арзрум», можно было бы додуматься до вполне осмысленного варианта:

«Предпослать разграбленному дворцу» .

Мы привели длинный перечень обсуждавшихся вариаций, полагая, что весь набор характерен для нынешнего уровня пушкиноведческих изысканий. Все догадки отражают ход мысли тех или иных специалистов и все они идут вразрез с творческим поведением поэта. Отдавать самому себе многословные письменные распоряжения насчет вставок и переносов – такое занятие Пушкину вообще не было свойственно. Он обходился обычными графическими значками. Отсюда следует, что любые догадки, идущие в том же направлении, не смогут привести к успеху.

В соответствии с французской поговоркой, чтоб лучше прыгнуть, сначала отойдем назад. По многим причинам Пушкину предстояло обойтись без термина «зашифровка». В русском языке это слово еще не встречалось. Если бы оно и начало появляться, Пушкин был противником перенесения в нашу журналистику новомодных иностранных терминов. Наконец, если бы чужеродное слово укоренилось, оно все равно оставалось бы неуместным, ибо обнажало то, что хотелось утаить: наличие, как тогда выражались, «скрытнописания».

Вот почему Пушкин должен был прибегнуть в своих записях к какому-то сложному обороту, к перифразе.

В годы торжества ложно-академической стабильности, в годы умственной неподвижности зеленую улицу получали работы, отрицавшие само существование утаенной десятой главы «Евгения Онегина». Похоже, что таким способом старались оградить читателей от беспокойного влияния предполагаемых (вряд ли основательно) противогосударственных выпадов.