Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?

К прежней теме заставляли вернуться все новые и новые поводы.

Не потому ли среди рукописей поэта покоится еще одна эпиграмма? Весьма необычная, графическая, никаких видимых слов она не содержит. Данный рисунок Пушкина воспроизводился неоднократно. Им занимался Л. Эфрос, затем – Т. Цявловская.

Они не усматривали в рисунке единый сюжет, не пробовали связать друг с другом различные изображения.

Из книжки «Болдинские рисунки А. С. Пушкина» (Горький, 1976) извлекаем описание, составленное Ю. Левиной.

«…Пушкин стал набрасывать рисунок с того, что видел перед собой: стол с разбросанными по нему бумагами и книгами, ящиком для бумаг, бюстом, портретной рамкой, далее на стене – полку с книгами».

На наш взгляд, бумаги и книги, стол и книжные полки – не срисованы, а обозначены. Все эти предметы присутствуют лишь постольку, поскольку они необходимы для понимания общего смысла изображения.

На рисунке – если он единый по замыслу – не должно оказаться ничего лишнего.

Для примера взглянем на предмет, который Т. Цявловская обозначала как «зеркало или поэт в рамке, стоящий спиной к зрителю».

Вряд ли это – портретная рамка или зеркало. Скорее нечто иное: небольшая наклонная доска для писания. По-английски она называлась «writing desk», по-русски ее именовали «конторка».

Пользуясь конторкой, как правило, писали стоя. Вот почему на рисунке нету ни стула, ни кресла.

Итак, перед нами место, где трудится поэт. Мы должны ощутить его присутствие, пока что незримое. Пушкин не вышел из комнаты, он здесь, хотя его и не видно.

Продолжим цитату из книги Ю. Левиной: «О наброске мужского профиля, сделанного ниже, имеются различные мнения: одни исследователи видят в нем сходство с… П. Нащокиным, другие считают его портретом… Ф. Булгарина».

Версия о Булгарине, поддержанная Т. Цявловской, признается основной. Однако некоторые специалисты при этом делают оговорки: «…на портрете мы не видим характерного булгаринского носа…»

Профиль в нижней части пушкинского рисунка, а также и шохинский набросок «сонного» Снегирева я показал кинорежиссеру и художнику С. И. Юткевичу. И спросил: есть ли сходство?

– Причем тут сходство? Это тот же самый человек! – сразу ответил Юткевич.

Стало быть, возможно, что не Булгарин, не Нащокин, а московский цензор Снегирев изображен в нижней части рисунка. В точности та же линия лба и вся постановка головы, то же характерное брюзгливое выражение.

На первый взгляд – сходство полнейшее. А если начать разбираться, не все пропорции совпадают.

Как отмечалось неоднократно, «рисунок не окончен», «рисунок брошен».

Можно сказать иначе: портрет намеренно эскизный, условный.

Обозначен воображаемый, именно воображаемый образ. Перед нами Снегирев не как личность, а как имя нарицательное. Снегирев не по характеру своему, а по роду своих занятий.

Мы предполагаем, что здесь нарисован «еще один из Снегиревых», некто, выступающий в роли цензора.

Вслед за Эфросом Т. Цявловская второй объект определила как «скульптурный бюст». Не то «античная голова», не то бюст Наполеона. Вот что писала Т. Цявловская в книге «Рисунки Пушкина».

« Бюст поставил Пушкин спиной, чтоб он не отвлекал его от работы. Неопытность, неумение передать в графике пространство, перспективу делает то, что одному разглядывающему рисунок бюст кажется стоящим на столе, другому – на полке.

Этот пассивный рисунок, сделанный с натуры, редчайший случай в рисунках Пушкина!»

Итак, Т. Цявловская приписала поэту неопытность, неумение, а также явную непродуманность. Пушкин, мол, не хочет видеть бюст, не хочет отвлекаться, но поставил бюст в самый центр картины, но рисует его с наибольшей тщательностью.

Попутно Т. Цявловская отметила: нельзя понять, где стоит бюст. На полке или на столе?

Тем самым сделано важное наблюдение. Остается его истолковать: здесь, на рисунке, нет неумения. А есть определенный замысел.

Действительно не на столе и не на книжной полке находится воображаемый «бюст».

Предположим, что он в точности на своем месте. Не в голове ли Пушкина, которая, как и вся стоящая у стола фигура поэта, осталась не нарисована? Находится в подразумении?

Почему «бюст» нарисован с затылка? Чтобы не было видно глаз.

И еще не видно усов. Бюст нарисован «в обрез», то есть так, чтоб усы остались чуть ниже. Но если столь характерные черты скрыты умышленно – это, если хотите, тоже своего рода примета.

Нетрудно убедиться, заглянув в справочный том к Большому академическому изданию, что Пушкин в своих письмах к друзьям неоднократно упоминал царя Николая. В том числе под следующими скрытными обозначениями: высший цензор, мой цензор. Цензор (с большой буквы), цензор (с маленькой буквы), тот. Того, Тот.

Кто для всех российских подданных Николай? Царь.

А для Пушкина он еще и «мой цензор». То есть, в сущности, второй Снегирев, только года на три моложе, чем московский «фессор».

На рисунке – два профиля. Верхний и нижний. Если тот, верхний – Николай, то кто же другой?

Опять-таки Снегирев? Есть у него и мешки под глазами, и крупная складка возле рта. Однако не все сходится. У настоящего, у Ивана Михайловича, форма головы продолговатая, а тут – скорее круглая, как, например, у М. Т. Каченовского.

Несомненный Снегирев, но почему-то другой .

Вся суть в том, что перед нами два Снегирева, иначе говоря, два цензора.

Не настаивая на точности словесных выражений, попробуем пересказать графическую эпиграмму, вернее – ее вступительную часть.

Острие эпиграммы, ее главная мысль, неожиданная ее концовка, еще не предстала перед нашими глазами. Пришла пора высказать предположение, что не две персоны изображены на рисунке, а три.

В правой верхней части виден угол, образуемый стеной и книжной полкой.

Приглядимся более пристально. Не угол это, а свисающая веревка.

А ниже – что там ниже? Случайное пятно, изъян фотокопии?

Или – такое объяснение уже предлагалось – жандарм, заглядывающий в окно?

Вряд ли жандарм. Более похоже, что ниже запрятана еле заметная, отчасти закрытая книгами, фигурка… висельника.

Попробуем соответственно дополнить текст графической эпиграммы.

Два цензора

Тот у меня из головы не выходит.

Другой в том месте сидит, в котором спина теряет свое название.

А мне – хоть в петлю.

Все подробности рисунка вместились в рамки единого замысла.

Мнимое неумение Пушкина-рисовальщика – не укрывало ли оно обдуманность приемов?