Владимир Ленин (Ульянов) - Полное собрание сочинений. Том 16. Июнь 1907 — март 1908

На первый вопрос мы уже дали утвердительный ответ. На второй нельзя в настоящее время ответить с определенностью. Раздел может вызываться, после периода революционной национализации, стремлением упрочить в максимально возможной степени новые, соответствующие требованиям капитализма, отношения землевладения. Он может вызываться стремлением данных владельцев земли увеличить свои доходы на счет остального общества. Наконец, он может вызываться стремлением «успокоить» (или, проще говоря, придушить) пролетариат и полупролетарские слои, для которых национализация земли будет элементом, «разжигающим аппетиты» к социализации всего общественного производства. Все эти три возможности сводятся к одной экономической основе, ибо из укрепления нового капиталистического землевладения новых фермеров само собой вытечет и противопролетарское настроение и стремление создать для себя новую привилегию в виде права собственности. Значит, вопрос сводится именно к этому хозяйственному упрочению. Постоянным противодействием ему будет развитие капитализма, усиливающее превосходство крупного земледелия и требующее постоянной легкости «консолидации» мелких фермерских участков в крупные. Временным противодействием будет колонизационный фонд России: упрочить новое хозяйство – значит поднять земледельческую технику. А мы уже показали, что каждый шаг вперед земледельческой техники «открывает» для России новые и новые площади из ее колонизационного фонда.

В итоге разбора второго, поставленного нами, вопроса приходится сделать вывод: предсказать с точностью условия, когда требование раздела новыми фермерами пересилит все противодействующие влияния, нельзя. Считаться с тем, что дальнейшее капиталистическое развитие неминуемо создаст после буржуазной революции такие условия, необходимо.

Зато на последний вопрос, об отношении рабочей партии к возможному требованию раздела новыми фермерами, можно дать вполне определенный ответ. Пролетариат может и обязан поддерживать буржуазию воинствующую, когда она ведет действительно революционную борьбу с феодализмом. Но не дело пролетариата – поддерживать буржуазию успокаивающуюся. Если несомненно, что победоносная буржуазная революция в России невозможна без национализации земли, то еще более несомненно, что последующий поворот к разделу невозможен без некоторой «реставрации», без поворота крестьянства (вернее, с точки зрения предполагаемых отношений: фермерства) на сторону контрреволюции. Пролетариат будет отстаивать революционную традицию против всех таких стремлений, а не помогать им.

Было бы во всяком случае глубоко ошибочно думать, что национализация в том случае, если новое фермерство повернет к разделу, останется мимолетным, не имеющим серьезного значения, явлением. Она имела бы во всяком случае гигантское значение, и материальное и моральное. Материальное – в том отношении, что ничто не в состоянии так полно смести остатки средневековья в России, так полно обновить полусгнившую в азиатчине деревню, так быстро двинуть вперед агрикультурный прогресс, как национализация. Всякое иное решение аграрного вопроса в революции создает менее благоприятные исходные пункты для дальнейшего экономического развития.

Моральное значение национализации в революционную эпоху состоит в том, что пролетариат помогает нанести такой удар «одной форме частной собственности», отзвуки которого неизбежны во всем мире. Пролетариат отстаивает самый последовательный и самый решительный буржуазный переворот, самые благоприятные условия капиталистического развития, противодействуя таким образом с наибольшим успехом всякой половинчатости, дряблости, бесхарактерности, пассивности, – качествам, которые не может не проявлять буржуазия.

Именно этого рода соображения, как было уже указано выше, занимают непропорционально большое место в нашей партийной дискуссии об аграрной программе. Наша задача – рассмотреть такие соображения возможно более систематично и кратко, указывая соотношение разных политических мероприятий (и точек зрения) с экономическими основами аграрного переворота.

В «Докладе» о Стокгольмском съезде я разбирал этот довод [95], восстановляя по памяти прения. Теперь перед нами есть точный текст протоколов.

«Ключ моей позиции, – воскликнул Плеханов на Стокгольмском съезде, – заключается в указании на возможность реставрации» (115). Присмотримся же поближе к этому ключу. Вот первое указание на него в первой речи Плеханова:

«Ленин говорит: «мы обезвредим национализацию», но чтобы обезвредить национализацию, необходимо найти гарантию против реставрации; а такой гарантии нет и быть не может. Припомните историю Франции; припомните историю Англии; в каждой из этих стран за широким революционным размахом последовала реставрация. То же может быть и у нас; и наша программа должна быть такова, чтобы, в случае своего осуществления, довести до минимума вред, который может принести реставрация. Наша программа должна устранить экономическую основу царизма; национализация же земли в революционный период не устраняет этой основы. Поэтому я считаю требование национализации антиреволюционным требованием» (44). Какова эта «экономическая основа царизма», об этом Плеханов в той же речи говорит: «У нас дело сложилось так, что земля вместе с земледельцами была закрепощена государством, и на основании этого закрепощения развился русский деспотизм. Чтобы разбить деспотизм, необходимо устранить его экономическую основу. Поэтому я против национализации теперь» (44).

Взгляните сначала на логику этого рассуждения о реставрации. Первое: «гарантии от реставрации нет и быть не может!» Второе: надо «довести до минимума вред, который может принести реставрация». То есть, надо придумать гарантию от реставрации, хотя таковой гарантии быть не может! И на следующей 45-ой странице (та же речь) Плеханов окончательно придумывает гарантию: «В случае реставрации, – прямо говорит он, – она (муниципализация) не отдает земли (слушайте!) в руки политических представителей старого порядка». Гарантия от реставрации найдена, хотя такой гарантии «быть не может». Фокус блестяще выполнен, и меньшевистская литература полна восторга по поводу ловкости этого фокусника.

Когда Плеханов говорит, он острит, шутит, шумит, трещит, вертится и блестит, как колесо в фейерверке. Но беда, если такой оратор точно запишет свою речь и ее подвергнут потом логическому разбору.