Михаил Задорнов - Придумано в СССР

– Братцы, – говорю, – как же это мы одни-одинёшеньки домой возвратимся?

А один – всё лицо в синяках, – видать, заядлый театрал.

– Ничего, страшного, – говорит, – я вчера последним отпадал. Так мне объяснили, кто захочет свою жену обратно получить, тот должен через три дня сюда на вторую серию приехать. Полонённых возвращать будут. Спектакль символично на рассвете состоится.

Только мы возмущаться начали, мол, это хулиганство – заставлять людей с рассветом вставать. Как вдруг откуда ни возьмись старушки в халатах с вениками набежали…

– А ну давай, не задерживайся, – кричат на нас, – нам наше болото к следующему спектаклю готовить надо! Муравейники новые устанавливать, муравьёв свежих завозить. Вон сколько их надавили, а ещё зрители называются! Культурные люди. В театр пришли.

Словом, через три дня, как и приказано было, чуть свет я за своей на вторую серию приехал. Только пришёл на опушку, а там пусто. Дощечка одна к столбику прибита:

«Спектакль отменяется. Театр уехал в Сибирь на гастроли!»

И вот стою я теперь перед этой дощечкой и думаю: «А может, и в самом деле не такой уж это и плохой спектакль?!»

К вечеру в приёмной районной поликлиники стихло. Только настенные часы теперь разрушали неожиданную тишину да большая синяя муха, жужжа, билась о плафон. Но вот она перелетела на стенгазету, нарисовавшись сбоку от заголовка «Мухи – источник заразы!», и тут же присмирела, словно задумалась над тем, что бы это значило.

Маленькая седая старушка, не в силах больше молчать, искоса взглянула на сидевшего рядом мужчину. Тройной подбородок, слегка расставленные ноги, рюкзаком нависший над ними живот, «Вечёрка». Он то и дело отрывался от чтения, смотрел на часы и при этом каждый раз так тяжело вздыхал, точно вот-вот попросит пропустить без очереди. Старушка тоже вздохнула: мол, вы, конечно, правы, очень долго, но и я тороплюсь не меньше, поэтому рассчитывать на меня не стоит.

На ней было чёрное платье из немодного материала; видимо, не раз перешивалось оно за последние двадцать лет. Ей было лет семьдесят, но она всё ещё подводила губы, припудривала морщины, перешивала платья давно минувшей молодости и от этого выглядела моложе – всего на шестьдесят пять с небольшим.

Вздохнув, так же украдкой она перевела взгляд на девушку слева. Совсем молодая. Скорее всего, недавно окончила школу. Сидела аккуратненько, как за партой, коленки вместе. Одной рукой перелистывала страницы книги, другой, в местах особенно волнующих, теребила шёлковую закладку, поднося её к губам всё по той же, школьной привычке грызть или жевать, когда приходится думать.

– Интересно? – спросила у девушки старушка.

– Очень! – вдохновенно ответила та.

– Симонов?

– Нет, Кафка!

– А-а! Тяжёлая?

– Тяжёлая! – так же вдохновенно ответила девушка, гордая тем, что уже в таком возрасте читает тяжёлые книжки.

– Значит, не для меня, – искренне пожалела старуха. – Я, знаете ли, ослабла – тяжесть долго в руках держать не могу. Выпадает. Так что теперь всё больше лёгонькие люблю. Вот Симонова, например. Читали?

Мужчина свернул газету и подмигнул девушке, кивнув в сторону старушки: бабка-то с приветом!

В это время из кабинета вышла пациентка, и медсестра позвала следующего.

– Да-а, умная нынче молодёжь пошла! – сказала старушка, когда девушка вошла в кабинет. – Нам уж теперь не угнаться за ними. Павку читает, а глаза, как у мадонны Литты…

Она подождала немного, но мужчина не собирался поддерживать разговор. Он только сильней нахмурился да снова взглянул на часы, точно её здесь вовсе и не было.

– Торопитесь? – участливо спросила его старушка.

– Му-гу. – Тройной подбородок нехотя шевельнулся. Потом вдруг весь подобрался, оживился и дружелюбно заговорил: – Видите ли, меньшому сегодня пять лет стукнуло, а я вот тут сижу…

– Да что вы, целых пять?! – перебила его старушка. – Сколько же их у вас?

– Четверо! – не без гордости ответил подбородок и ещё сильнее подобрался, став ненадолго двойным.

– Неужто четверо?! Так это же настоящее счастье. Только, знаете. Простите, как ваше имя-отчество?

– Фёдор Иванович.

– Очень приятно. Просто по-царски звучит. Олимпиада Вениаминовна…

«Ну точно, чокнутая, – подумал мужчина, и подбородок его снова отвис. – Разве такая пропустит?»

– Так вот, дорогой Фёдор Иванович, – продолжала Олимпиада Вениаминовна, – мой вам совет. Когда ваши дети подрастут, ни за что не отдавайте их в институты, пока они хоть чуть-чуть жизни не узнают. Эта мода нехорошая. Так только глупые родители делают.

– Какие?! – возмутился Фёдор Иванович. – Не вижу ничего плохого, – резко сказал он, – в том, что мой сын сразу после школы поступил в институт.

Испуганная яростью своего собеседника, старушка съёжилась и уже что-то хотела сказать, но в это время в приёмную вошёл молодой человек:

– Простите, кто последний в двадцатый?

– Я, я последняя, – опередила мужчину старушка. – Сначала был вот этот мужчина, – она виновато улыбнулась, – но я филантроп и поэтому пропускаю его вперёд.

– Спасибо! – примирительно пробормотал Фёдор Иваннович и в который раз взглянул на часы. – Может, успею ещё. В общем, премного благодарен.

– Пустяки. – Тон у Олимпиады Вениаминовны был такой, словно она всю жизнь пропускала вперёд себя. – Мне торопиться некуда, да и с врачом о многом поговорить надо… Кстати, на чём мы с вами, Фёдор Иоанович, остановились? Ах да, вспомнила. Вы чем больны, если не секрет?

– Я инвалид войны, – сдержанно ответил Фёдор Иванович.

– Инвалид войны! – с радостью воскликнула вдруг Олимпиада Вениаминовна. – Очень, очень приятно!

– В этом нет и не может быть ничего приятного! – побагровел Фёдор Иванович. – По-моему, вы не совсем отдаёте себе отчёт в том, что говорите.

– Ой, только не сердитесь, пожалуйста, – чуть не заплакала от обиды на себя Олимпиада Вениаминовна, – просто я тоже. Вот, можете потрогать, – она наклонила голову и прикоснулась рукой к раненому месту, – след от осколка остался.

Но мужчина уже её не слушал, потому что медсестра, назвав его по имени-отчеству, пригласила к врачу. «И кого только в нашей районке нет! Завтра же надо будет поговорить о переводе всей семьёй в закрытую поликлинику», – подумал он и хлопнул дверью, оставив Олимпиаду Вениаминовну в растерянности с рукой за виском.

– Вот так, молодой человек, бывает. – Она отдёрнула руку от виска и смахнула мизинцем слезу с маленького, затянувшегося шрама под щекой. – Война, война… Она до сих пор не даёт людям покоя. – Старушка нашла в сумочке платок. – Мужа на фронте убили, я в больницу попала, ребёнок на чужих руках умер. Заболел. Извиниться бы надо перед этим человеком. Ах ты, несуразность какая! Сколько вам лет?