Тони Клифф - Сталин. Красный «царь» (сборник)

Бюрократия страшится обнажения этой альтернативы. Везде и всюду, в печати, в речах, в статистике, в романах своих беллетристов, в стихах поэтов, наконец, в тексте новой конституции она тщательно прикрывает реальные отношения города и деревни абстракциями социалистического словаря. Оттого так безжизненна, фальшива и бездарна вся официальная идеология!

От незнакомых явлений нередко ищут спасения в знакомых терминах. Загадку советского режима пытались перекрыть именем государственного капитализма. Этот термин представляет то удобство, что никто точно не знает, что, собственно, он означает. Первоначально термин «государственный капитализм» возник для обозначения всех тех явлений, когда буржуазное государство непосредственно берет в свое заведование средства транспорта или промышленные предприятия. Самая необходимость таких мер есть один из симптомов того, что производительные силы переросли капитализм и приводят его к частичному самоотрицанию на практике. Но пережившая себя система, вместе с элементами самоотрицания, продолжает все же существовать как капиталистическая система.

Теоретически можно, правда, представить себе такое положение, когда буржуазия в целом конституируется как акционерная компания, которая, через посредство своего государства, управляет всем национальным хозяйством. Экономические закономерности подобного режима не представляли бы никакой тайны. Отдельный капиталист, как известно, получает в виде прибыли не ту часть прибавочной стоимости, которая непосредственно создается рабочими его предприятия, а лишь пропорциональную его капиталу долю совокупной прибавочной стоимости, создаваемой во всей стране. При интегральном «государственном капитализме» закон равной нормы прибыли осуществлялся бы не обходными путями, т. е. конкуренцией между капиталами, а прямо и непосредственно, через государственную бухгалтерию. Такого режима, однако, никогда не было и, вследствие глубокого противоречия в среде самих собственников, никогда не будет, – тем более что в качестве универсального носителя капиталистической собственности государство представляло бы слишком заманчивый объект для социальной революции.

Со времени войны и особенно опытов фашистской экономии под именем государственного капитализма понимают чаще всего систему государственного вмешательства и регулирования. Французы пользуются в этом случае гораздо более подходящим термином – «этатизм». Между государственным капитализмом и этатизмом имеются несомненные пункты соприкосновения; но взятые как системы, они скорее противоположны, чем тождественны. Государственный капитализм означает замену частной собственности государственной и именно поэтому сохраняет частичный характер. Этатизм – все равно где: в Италии Муссолини, в Германии Гитлера, в Америке Рузвельта, или во Франции Леона Блюма – означает вмешательство государства на основах частной собственности с целью спасения ее. Каковы бы ни были программы правительств, этатизм неизбежно ведет к переложению убытков загнивающей системы с сильных плеч на слабые. Мелких собственников он «спасает» от полной гибели лишь поскольку их существование необходимо для сохранения крупной собственности. Плановые мероприятия этатизма диктуются не потребностями развития производительных сил, а заботами о сохранении частной собственности за счет восстающих против нее производительных сил. Этатизм означает торможение развития техники, поддержание нежизнеспособных предприятий, увековеченье паразитарных социальных слоев, словом, носит насквозь реакционный характер.

Слова Муссолини «три четверти итальянского хозяйства, промышленного, как и сельского, находятся на руках государства» (26 мая 1934 г.) не нужно понимать буквально. Фашистское государство – не собственник предприятий, а лишь посредник между предпринимателями. Это не одно и то же. «Popolo d’Italia» говорит на этот счет: «Корпоративное государство направляет и объединяет хозяйство, но не ведет хозяйства, не заведует им, („dirige e porta alla unita l’economia, ma non fa l’economia, non gestisce“) что, при монополии производства, было бы ничем иным, как коллективизмом» (11 июня 1936 г.). В отношении крестьян и вообще мелких собственников фашистская бюрократия выступает как грозный властелин; в отношении капиталистических магнатов – как первый уполномоченный. «Корпоративное государство, – справедливо пишет итальянский марксист Феррочи, – есть не что иное, как приказчик монополистского капитала… Муссолини берет на государство весь риск предприятий, оставляя за промышленниками выгоды эксплуатации». Гитлер и в этом отношении следует по стопам Муссолини. Классовой зависимостью фашистского государства определяются границы планового начала, как и его реальное содержание: дело идет не о повышении власти человека над природой в интересах общества, а об эксплуатации общества в интересах немногих. «Если б я хотел, – хвалился тот же Муссолини, – установить в Италии, – чего на самом деле нет, – государственный капитализм или государственный социализм, я располагал бы сегодня всеми необходимыми и достаточными объективными условиями». Кроме одного: экспроприации класса капиталистов. Для осуществления этого условия фашизму пришлось бы переместиться по другую сторону баррикады, «чего на самом деле нет», по торопливому заверению Муссолини, – и конечно не будет: для экспроприации капиталистов нужны другие силы, другие кадры и другие вожди.

Первое в истории сосредоточение средств производства в руках государства осуществлено пролетариатом по методу социальной революции, а не капиталистами по методу государственного трестирования. Уже этот краткий анализ показывает, насколько абсурдны попытки отождествить капиталистический этатизм с советской системой. Первый – реакционен, вторая – прогрессивна.

Классы характеризуются своим местом в общественной системе хозяйства, прежде всего – своим отношением к средствам производства. В цивилизованных обществах отношения собственности закреплены в законах. Огосударствление земли, средств промышленного производства, транспорта и обмена при монополии внешней торговли составляет основу советского общественного строя. Этими отношениями, заложенными пролетарской революцией, определяется для нас, в основном, природа СССР как пролетарского государства.

Своей посреднической и регулирующей функцией, заботой о поддержании социальных рангов и эксплуатацией государственного аппарата в личных целях советская бюрократия похожа на всякую другую бюрократию, особенно – на фашистскую. Но у нее есть и величайшие отличия. Ни при каком другом режиме, кроме советского, бюрократия не достигала такой степени независимости от господствующего класса. В буржуазном обществе бюрократия представляет интересы имущего и образованного класса, который располагает бесчисленными средствами повседневного контроля над своей администрацией. Советская же бюрократия поднялась над таким классом, который едва выходит из нищеты и тьмы и не имеет традиций господства и командованья. В то время как фашисты, оказавшись у корыта, объединяются с крупными буржуа узами общих интересов, дружбы, брака и проч., бюрократия СССР усваивает буржуазные нравы, не имея рядом с собою национальной буржуазии. В этом смысле нельзя не признать, что она есть нечто большее, чем бюрократия. Она есть единственный в полном смысле слова привилегированный и командующий слой в советском обществе.