Михаил Лаптев - Костер рябины красной

Фаина сразу догадалась, что речь идет о рекордной выработке ее, строгаля Шаргуновой. В три раза перекрыла она норму на обработке валика разливочной машины. Она не тратила время на перекуры, на болтовню о семейных новостях. К тому же, с вечера готовила болванки и инструмент, ухаживала за станком. Ей удалось сделать нехитрое приспособление. Вместо одного валика по норме, она стала делать три, да еще принималась и за четвертый.

И вот вместо одобрения — упреки, да еще угрюмое предостережение.

— Чего городишь-то, Андрей Петрович, — резко сказала она, — аль мне около станка кадриль танцевать? Да меня совесть заест до смерти! А тебе-то не совестно?

— Ты меня, девка, не совести, — озлился старик. — Соплива еще, вот что! А тебе что, больше всех надо? Берись давай за иную работу или на фрезерный переходи. Я научу…

— Никуда я не перейду, стану по четыре валика давать, вот! А вам всем придется подтягиваться. А то я еще и парторгу все расскажу, Василию Евстафьевичу.

— Вот и опять дура вышла. Да ведь по норме — один валик за смену! Пойди поговори с нормировщиком Никандровым, он тебе мозги-то и направит. Туда же еще, пугать вздумала! Смотри, не оборвись, девка…

— Ты тоже меня не пугай, Андрей Петрович. Много нынче пугальщиков. Пугаться устанешь. А нормировщику укажут где надо.

Грязнов плюнул и отошел, бормоча что-то невнятное. Настроение испортилось. Не хотела обидеть старого человека, а, выходит, чуть ли не врагами стали. Ну и дела! Час от часу не легче.

Неожиданно припомнился Мишка, который иногда приходил к ней со своим другом Фаридом, угощал конфетами, намекал на женитьбу. Этот самый Мишка один раз изображал Андрея Петровича, Очень смешно и похоже.

— Не смотри, что он простой с виду. Он хитрущий — прямо беда!

Мишка горбился, хмурил брови, покашливал и хриплым тенором пел:

Фаина долго смеялась, а Мишка прямо расцветал от удовольствия.

Она стала неплохо зарабатывать, ушла от сестры Веры. Да и тесновато там стало, когда подрос третий ребенок. Фаина сняла угол у дальних родственников в большом пустующем доме. Киселевы жили вчетвером: старик с женой, сестра жены и престарелая бабка. Дети Киселевых выучились и разлетелись по стране. Раз в год приезжали в гости, стараясь совместить отпуска так, чтобы беспокоить стариков в один раз. Дом наполнялся шумом, веселыми песнями, плачем детишек, суетой и возней. Проходила неделя-другая, и дом опять надолго затихал.

Жила Фаина как-то неприютно, по-вокзальному. Барахлом особенно не обзаводилась, деньги тратила на книжки да на самое необходимое, у нее можно было взять в долг без отдачи, чем иные и пользовались.

Андрей Петрович был прав, когда говорил о том, что Шаргунова стала на виду. Ее избрали от комсомольской организации в женсовет. Три раза в неделю вечерами она занималась на курсах ликвидации безграмотности, остальные вечера училась сама, много читала, до закрытия читального зала сидела в городской библиотеке. Одним словом, ее личная жизнь протекала среди людей большую часть суток. В свой уголок она приходила только переночевать. Нередко случалось и так, что ночевала у подруг, а во время шефских концертов агитбригады, в которой она участвовала, там, где заставала ночь, — на отдаленных стройплощадках, в окрестных деревнях, на заготовках леса.

Парни и молодые женатики частенько заглядывались на нее, пробовали заговаривать, провожали с собраний и занятий до дома, но вскоре, видя упорную неподатливость Фаины, постепенно отдалялись.

А жизнь тем временем не стояла на месте. Шло широкое следствие по делу убийства рабкора Григория Быкова. Несколько человек арестовали. Ходили слухи, что в грязном деле замешаны и старожилы Тагила… Было решено увековечить имя бесстрашного экскаваторщика. Станцию узкоколейной дороги, которая вела от рудника до дальнего Уткинского пруда, назвали по фамилии Григория Семеновича — «Быково».

Вышла из печати книга «Были горы Высокой», которую редактировал сам Максим Горький. Среди многочисленных авторов книги стояла фамилия покойного Быкова. На руднике горы Высокой невиданно расширялась добыча. Отсюда и еще с Лебяжинского рудника, с рудника имени Третьего Интернационала руда отправлялась двадцати металлургическим заводам страны. Но уже строились бандажный и мартеновский цехи, возводилась мощная теплоэлектростанция. Все говорили, что очень скоро вся руда, добываемая здесь, потребуется на месте.

Появились первые ударные бригады…

Казалось, совсем недавно побывал в Тагиле Серго Орджоникидзе, а перемены обгоняли стремительное время. В конце февраля 1937 года из центра города до вокзала побежали весело позванивающие вагоны трамвая. В августе Фаина была на митинге в честь пуска первенца Ново-Тагильского металлургического завода — бандажки. Бандажный стан начал выдавать вагонные колеса для железнодорожного транспорта.

И вместе с тем в жизни происходило много такого, что тревожило взрослевшую Фаину Шаргунову.

Черными кругами нависала над молодой социалистической Россией опасность фашистского нападения. Фашизм задушил республиканскую Испанию, начинал затоплять Европу. Ветры с запада несли на всесоюзную стройку кислый пороховой дым.

Кипучие молодые силы не давали Фаине грустить, задумываться, предаваться унынию. У нее шло время цветных снов.

Первый раз это было так. Она жила у Клементьевых. Леньке купили цветные карандаши. Карапуз, конечно, вряд ли понимал, что это за сокровище. В большой добротной коробке их было двадцать четыре — от черного до белого. Первый раз Фелька узнала, что есть белый карандаш.

Именно с тех пор начались цветные сны. Сначала ей снились карандаши. То маленькие, словно спички, то огромные, словно отесанные и покрашенные в разные цвета бревна… Позднее, когда она познакомилась с первыми книжками, стала ходить в библиотеку, начали сниться полки, нескончаемые, километровые полки, на которых тесными рядами стояли книги с корешками цвета всех луговых и полевых цветов.

Потом ей приснился Кремль, сложенный из светло-малиновых ровных кирпичиков, каким она видела его на открытке, большая Красная площадь, затопленная тысячами парней в черных пиджаках с полосками ослепительно белых воротничков, девушек в синих юбках, белых кофтах, в красных косынках.

Колыхались и взлетали выше облаков венки и букеты цветов, гремела торжественная музыка… А Фелька-Фаина была совсем большая. И это не кому-нибудь, а именно ей улыбался со строгой трибуны Мавзолея товарищ Сталин.

…И расступались толпы, колыхались красные знамена, плакаты, транспаранты и лозунги. А Фаина Шаргунова шла через расступавшееся перед ней множество лиц, одежд и звуков прямо туда, на трибуну Мавзолея. Она еще не знала, то есть во сне знала, а потом, наяву не могла припомнить, за что именно встречал ее товарищ Сталин, жал руку, обнимал, как будто она была не Фелька-Фаина, а маленькая узбечка по имени Мамлакат… Фелька плакала от счастья и смеялась, готовая на все, и люди кругом завидовали и радовались ее счастью. Потом она говорила и, сорвав с головы красную косынку, поднимала ее высоко и приветствовала всех, кто толпился, волновался и кричал внизу…