Константин Кайтанов - Повесть о парашюте

Такой случай вскоре представился. В этот день в нашей эскадрилье шли учебные прыжки, и я решил затянуть раскрытие не менее чем на 300–400 метров, прыгнув из левого виража.

Самолет пилотировал Евдокимов. По предварительным условиям, вираж должен быть с креном до сорока градусов, но летчик, очевидно, решил постращать меня и заложил крен градусов под семьдесят. Изо всех сил сопротивляясь мощному потоку воздуха от винта и центробежной силе, я тщетно пытался удержаться на крыле. И вдруг почувствовал, что лечу, кувыркаясь, но не вниз, а куда-то в сторону от самолета. Я успел сообразить, что это центробежная сила отбросила меня. Но тут же началось обычное падение, и все свои мысли и желания я сосредоточил на том, чтобы как можно дольше падать, не раскрывая парашюта. Это было, конечно, слишком. А что слишком, то, как известно, до добра не доводит.

Прыгнул я с высоты около тысячи метров. Во время падения меня несколько раз переворачивало. Я падал то головой, то ногами вниз. На землю я не смотрел, чтобы не испугаться и не раскрыть парашют раньше времени. В ушах нарастал свист, но, как ни странно, страха я не ощущал. Злость была — это верно. И огромное, какое-то сладостное желание затянуть прыжок как можно дольше-До каких пор? Об этом я не думал. Я камнем летел вниз. Ничто не сдерживало моего свободного падения.

Держа правую руку на вытяжном кольце и ощущая прикосновение металла, я уже был страшно горд тем, что падаю и у меня нет страха. Случайно опустив голову, я вдруг увидел землю. Она была так близко от меня, так близко, что даже глазам стало больно. Не рассуждая, надо или не надо, пора или не пора, я тотчас дернул кольцо. Парашют сразу же раскрылся, я почувствовал резкий, сильный толчок и через несколько секунд уже стоял на земле.

Что сказать о своем самочувствии тогда? Я чувствовал себя прекрасно. Наверное, о таком состоянии говорят: душа поет. Мне удалось победить самого себя, преодолеть свой страх. И я стоял на моей теплой, доброй земле. И мне снова хотелось в небо. Я ликовал…

После уточнения оказалось, что я падал немногим более семисот метров. И никакой усталости, ничего такого, что дало бы медикам повод к беспокойству о моем здоровье. Почему я сейчас говорю о медиках? Дело в том, что у них существовало мнение, будто бы длительное падение с большой высоты вредно скажется на организме парашютиста. Он, по их мнению, мог даже задохнуться, так как во время падения дышать, дескать, нельзя. Возможность эмоциональных перегрузок ими тоже не исключалась. Конечно, впервые сталкиваясь с явлением, можно предполагать все, что угодно. Но нам, прыгающим, нужно было не предполагать, а точно знать, что нас может ожидать в затяжном прыжке.

И вот, чтобы убедиться, дышит ли парашютист во время свободного падения, я кричал в воздухе. Ведь для того, чтобы кричать, нужно сначала вдохнуть воздух и затем, выталкивая его обратно, приводить в движение голосовые связки. Вероятно, крик мой был не музыкален, но ведь в воздухе меня никто не слушал, а этим я на практике доказал, что парашютист дышит.

Началась большая исследовательская работа.

Чтобы проверить, как действует на человека быстрое снижение с большой высоты, медики нашего соединения предложили мне проделать такой опыт. Подняться на высоту 7000 метров без кислородной аппаратуры, «погулять» там минут пятнадцать — двадцать и затем резко спикировать до высоты 1500 метров. Для полета был подготовлен самолет И-5. Позади моего сиденья — тоже в порядке медицинского эксперимента — была установлена клетка с двумя подопытными кроликами. Красноглазые пассажиры пугливо жались друг к другу.

Круто задрав машину, я стал набирать высоту. Уже на пяти тысячах метров я почувствовал холод. На земле было 7 градусов тепла, а тут— 15 градусов мороза. Еще холоднее было на заданной высоте. Взлетел я в одном, летном комбинезоне, и холод весьма чувствительно давал о себе знать. Ноги, обутые в кожаные сапоги, онемели, и ледяные мурашки поползли по всему телу. Видимо, начинала сказываться высота. В голове стоял звон, точно в пустом железном котле от ударов молота, совсем как тогда, когда я работал молотобойцем в железнодорожных мастерских Красноярска. Появилась апатия. Лень шевельнуть рукой, не хочется смотреть даже на приборы. Но я убеждаю себя, что все идет отлично и надо выполнить задание полностью. Наконец пятнадцатиминутное пребывание на заданной высоте кончилось. Теперь надо резко спикировать до высоты 1500 метров. Резко задираю машину вверх и на малой скорости перевожу ее в пикирующее положение. Упершись лбом в резину оптического прицела, я вижу, как помчалась по шкале стрелка скорости. 250, 300, 360 километров в час — предел. Не останавливаясь, она идет на второй круг. Высота— 1500 метров.

Я энергично тяну ручку управления на себя, и в тот же миг чудовищная тяжесть вдавливает меня в сиденье. Перегрузка, очевидно, восьми-десятикратная. Приборы уходят из моего поля зрения куда-то вбок, и на мгновение я вообще ничего не вижу. Мгновение, не больше. Но за это время останавливается двигатель, и машина начинает беспорядочно падать.

Почему это произошло, сказать трудно. Мне пришлось идти на посадку с заглохшим мотором. Хорошо еще, что это было недалеко от аэродрома, и, зайдя в круг, я благополучно приземлился. В ушах стоял звон, и все тело ныло. словно меня кто-то избил. Подъехал тягач и, взяв самолет на буксир, оттащил на место стоянки. Я заглянул в клетку с кроликами. Один из них уткнулся мордочкой вниз, другой лежал на спине с раздутым животом.

— Покойничек обладал неважным сердечком, — сказал военврач, вытаскивая кролика за задние лапки.

Столь быстрое снижение, видимо, не понравилось кроликам, не особенно понравилось оно и мне. Зато стало совершенно ясно, что быстрое снижение вполне доступно для человека. Но оставалось выяснить еще кучу разных вопросов. Например: сколько же может падать парашютист, не открывая парашюта? Какова скорость падения? Почему происходит вращение парашютиста в воздухе? И как определить наиболее удобное положение и способы управления телом во время падения?

Чтобы найти ответы на все эти вопросы, надо было прыгать и прыгать. И мы прыгали, используя для этого любую возможность. Больше всего с Н. Евдокимовым, обычно с одного самолета, сразу с двух бортов. Не уславливаясь об этом ни словом, мы постоянно соревновались, соперничали между собой: а кто дальше пролетит, не раскрывая парашюта?

Это соревнование проходило с переменным успехом. Более десяти раз мы отрывались от самолета вместе. Однажды мы по заданию должны были падать 20 секунд. Выпрыгнув из самолета, я решил как можно больше задержать раскрытие и дернул за кольцо только на двадцать шестой секунде, когда земля была очень близко, но зато на 400 метров опередил Евдокимова.