Михаил Вострышев - Патриарх Тихон

* * *

Опасаясь за жизнь своего архипастыря, Совет объединенных приходов Москвы организовал из безоружных горожан-добровольцев охрану патриарших покоев на Троицком подворье. Договорились, что в случае ареста патриарха надо будет суметь ударить в набат, и следом колокольный звон польется со всех московских церквей, созывая народ. И двинутся крестные ходы к Троицкому подворью, а оттуда к месту заключения Святейшего, и не разойдутся пасомые, пока не будет выпущен их пастырь.

Понимая, что, несмотря на все предосторожности, жизнь заступника Русской Церкви все равно находится в опасности, Соборный Совет в тайном заседании избрал несколько заместителей патриарха, которые один за другим, в зависимости от того, будут ли они находиться в тот момент на свободе, должны заменить владыку Тихона в случае его насильственной смерти. Депутация членов Собора сообщила об этом Божиему избраннику и посоветовала ему скрыться за границу, чтобы не повторить участь императора. «Бегство патриарха, — ответил, улыбаясь, святитель Тихон, — было бы на руку врагам Церкви. Пусть делают со мною все, что угодно».

21 августа/3 сентября в «Вечерних известиях Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» была опубликована статья «К делу разоблачения английской и французской миссии», где была предпринята попытка привлечь Святейшего к судебной ответственности за «контрреволюцию»: «В этом деле замешан патриарх Тихон, который начальнику миссии Локкарту [26] Р. Локкарт — глава английской миссии при Советском правительстве. обещал полное содействие. В случае переворота он обещал выступить к народу с особым словом, указав на англичан и французов, как на единственных спасителей России, и во всех церквах отслужить молебствие». На следующий день «Известия ВЦИК» подхватили клеветническое сообщение: «Патриарх Тихон чрезвычайно интересовался ходом заговора и, очевидно, не без волнения ждал его реализации».

Эти заявления стали началом очередной кампании преследования патриарха и могли иметь самые серьезные последствия, так как проходящие по этому делу официальные представители Великобритании, Франции и США были арестованы и обвинены в организации мятежей в Москве и Ярославле, подготовке ареста Советского правительства, покушении на председателя Совнаркома Ленина и убийстве председателя Петроградской ЧК Урицкого, а также в создании широкой шпионской сети.

Профессор Н. Д. Кузнецов по поручению Церковного Собора тотчас связался с управлением Совета народных комиссаров и заявил, что «Святейший патриарх принадлежал и принадлежит к тем духовным лицам, которые никогда не смешивали религию и политику и в этом отношении высоко ставят свое архипастырское служение, возвышающееся над всякими партийными целями и всех призывающее к миру и любви и прекращению вражды». Кузнецов потребовал публикации постановления Собора о лживости обвинений против патриарха, который и о заговоре-то узнал впервые из советских газет.

Опровержение, конечно же, напечатано не было. Но травля патриарха стала более изощренной — допросы, обыски, перлюстрация писем. На Святейшего наложили контрибуцию в сто тысяч рублей, лишили продовольственного пайка.

Но чем тяжелее становилось патриарху, чем громче безбожие заявляло свои права на власть, тем теснее становилось в храмах, и шли туда уже не только простолюдины, но и вчера еще смеявшиеся над религией студенты, врачи, профессора. И нередко именно они добивались теперь во ВЦИКе разрешений служить в той или иной церкви патриарху Московскому и всея России, духовному врачевателю русского народа, человеку с добрым и кротким ангельским ликом.

Но было у владыки Тихона и другое лицо — твердое, светившееся глубоким пониманием жертвенного служения, той нечеловеческой ответственности, которую на него возложили вместе с белым клобуком патриарха Никона. Помнил он об этом и когда сочинял непримиримые со злом послания, и когда равно соглашался отпевать и «белых» и «красных», помнил, когда его пытались втянуть в политическую жизнь, требовали объявить себя врагом части своего народа, просили одобрить то или иное «движение». Вот характерный пример из воспоминаний русского эмигранта князя Григория Трубецкого:

«Летом 1918 года, покидая Москву, в которую мне уже не суждено было вернуться, я пошел к патриарху проститься. Он жил тогда еще на Троицком подворье. Меня провели в старый запущенный сад. Патриарх в простом подряснике и скромной скуфейке имел вид простого монаха. Это были короткие минуты его отдыха, и он, видимо, наслаждался солнечным днем и играл с котом Цыганом, который сопровождал его в прогулке. Мне совестно и жаль было нарушать его покой.

Я ехал на юг, в Добровольческую армию, рассчитывая увидеть всех, с кем связывалась надежда на освобождение России. Я просил разрешения святого патриарха передать от его имени, разумеется в полной тайне, благословение одному из таких лиц, но патриарх в самой деликатной и в то же время твердой форме сказал мне, что не считает возможным это сделать, ибо, оставаясь в России, он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком-либо вмешательстве Церкви в политику».

Но и признавать Советскую власть владыка Тихон не спешил. За это в бесчисленных поношениях старец лживо обвинялся в подстрекательстве к «черносотенным погромам», в призывах к «контрреволюционным выступлениям» и даже…

«Первосвященник Тихон, — писал заместитель наркома JI. Троцкого И. И. Скворцов-Степанов, — вместе со всеми крупными собственниками уже предается сладостной надежде, как германские палачи призовут крестьян и рабочих к покаянию и как виселицами и расстрелами они приведут нашу страну к возрождению».

Тем, кто обвинял патриарха в злодействах против Советской власти и требовал его немедленной казни, надо было, вместо того чтобы панически страшиться популярности Святейшего Тихона в народе, проникнуться духом его посланий и молитв, в которых он призывал русский народ к прекращению братоубийственной гражданской войны, в которых осуждал террор, клевету, глумление над религией. Ведь тот же декрет об отделении Церкви от государства понимался властью и в столичных, и в губернских городах как сигнал к повсеместному уничтожению Церкви и ее служителей, к грабежу церковного имущества, которое создавалось, сохранялось и приумножалось многими поколениями предков. И разве мог смолчать патриарх, когда святые обители превращали в застенки, отовсюду удаляли эмблему христианства — крест, божественные лики завешивали тряпками с глупой фразой: «Религия — опиум для народа», осмеивали христианские праздники, оскверняли и уничтожали святые мощи, срывали с икон серебряные ризы, а со священных книг драгоценные переплеты? Нет, не мог смолчать…