Рейн-Мари Пари - Камилла Клодель

Вывод второй: отношениям Камиллы и Родена недоставало простоты и равенства, того, что служит основой глубокой и прочной привязанности между людьми незаурядными. Камилла называла Родена “господин Роден”, равно как и Роден свою ученицу — “мадемуазель Камилла”: признак своего рода кастовой границы. Они не жили по-настоящему вместе, довольствуясь тайной связью. Немногочисленные письма Камиллы к любовнику, которыми мы располагаем, свидетельствуют более о кокетстве, чем об истинном чувстве. Она посылает его, снабдив подробными указаниями, купить купальное трико в Бон Марше — издевка чисто женская. Тучный бородач, занятый покупкой этого весьма интимного по тем временам предмета туалета, должен был выглядеть чрезвычайно комично. Когда она пишет, что спит голая, чтобы чувствовать себя ближе к нему, это лексикон скорее мидинетки, чем романтической героини. В равной мере чувству Камиллы — во всяком случае, многое на это указывает — недостает безрассудства, ослепленности. Совершенно очевидно: Камилла с самого начала ясно видела все слабости Родена. Ее рисунки-шаржи, дошедшие до нас, беспощадны; между тем они сделаны до разрыва, до того, как она почувствовала презрение к нему, что можно считать первым шагом к ненависти. Семейная черта Клоделей — жестокость, далеко не христианская, здесь дает себе волю.

Зато Роден, по-видимому, питал к своей ученице сильнейшую привязанность. Переписка его с Джесси Липском-Элборн в этом смысле весьма показательна, хотя использовать ее трудно: письма не датированы, некоторые утеряны, многие пассажи неразборчивы. Из писем видно, как обеспокоен Роден душевным состоянием молодой женщины. Он чувствует свое бессилие перед этим своевольным ребенком и не знает, как с ним справляться. “Наша милая упрямица, которая нами вертит”,— называет он ее. Во всех этих письмах сквозит забота Родена о возлюбленной. Так, в 1886 году он пишет:

Милый друг, не знаю, как благодарить вас за вашу любезность, вы не знаете, сколько добра мне сделали, а моя бедная душа, такая усталая, нуждается в ободрении, ах! я пересекаю сейчас очень уродливые пейзажи, а между тем хорошо мне только наедине с собой и с моими химерами. Восхитительная природа, восхитительная реальность стран, омываемых солнцем, таким чистым в эту пору; прекрасная Франция, но от моей милой англичанки нет никаких известий, впрочем, вся моя сила забилась в этот угол, вот она, подавленная, оробевшая, выживет ли она — почем я знаю? Пришлите мне ваши фотографии (нрзбр). Обращаюсь с этой просьбой к вашей несравненной доброте, пусть м-ль Камилла и вы будете рядом и в то же время пусть ваши прелестные индивидуальности сохранятся во всей своей цельности.

Вы не прислали мне ничего из того, что я просил!

Я часто заглядываю в свой ящик, иногда внезапно возвращаюсь издалека, из деревни, откуда угодно, думая о письмах из Англии.

Не заставляйте меня слишком томиться (нрзбр) и постарайтесь, чтобы ваша подруга не была такой ленивой.

Боюсь, что показал себя педантом, послав вам газеты, но это не мелочное тщеславие, я думал, что заслужу у вас немножко больше уважения и дружбы. Может быть, получится наоборот и то, что, я думал, будет хорошо, только насмешит вас: я уверен, что (нрзбр) девушки странным образом понимают успех и осмеивают его, впрочем, они правы.

Неуклюжесть стиля, повторы усугубляют впечатление смятения, растерянности. Похоже, Роден начал осознавать, что эта любовная история не похожа на остальные. Юная ученица, в отношениях с которой он попросту воспользовался правом сеньора, как с другими натурщицами, мало-помалу, благодаря своей внутренней энергии и таланту, брала над ним верх. Тем не менее многое: воспоминания близких людей, переписка, а главное, работы — говорит о том, что первые годы одаривали любовников если и не счастьем, то радостью и ни он, ни она не доискивались, на чем держится хрупкое равновесие их отношений.

Созданные в те благополучные годы творения Родена тоже можно считать немым свидетельством того, как привязанность его становилась все искренней.

К тому же в области творчества между Роденом и Камиллой установилась своего рода общность имущества — но именно она в момент раздела сделалась поводом для ссор. Никто из них не измерял свою долю в совместном владении, пока не начались конфликты. Ведь очевидно, что ко многим произведениям Родена приложила руку Камилла Клодель. Таково происхождение составных фигур: скромное подобие взаимообмена между великими мастерскими прошлого, который приводит ныне в большое замешательство искусствоведов — сколько Перуджино написано Рафаэлем и сколько Рубенсов — Ван Дейком? Разглядывая “Врата Ада”, специалист по Камилле Клодель узнает где руку, где ногу, где торс. Неудивительно при той родственности стиля, что существовала между Роденом и Камиллой на протяжении нескольких лет. Но даже если не опускаться до подобных мелочных подсчетов, две работы Камиллы — стоит взглянуть на них под таким углом — не могут не вызвать у нас недоуменных вопросов. Это “Девушка со снопом” и “Этюд мужской головы”.

“Девушка со снопом” — сестра-близнец “Галатеи” Родена, значительного произведения, ставшего первоосновой еще нескольких, например “Брата и сестры”. А между тем почти натуралистическая простота этой девичьей фигуры как нельзя более клоделевская, в ней нет и следа присущей Родену напряженности. К тому же известно, что сам он не работал в мраморе, тогда как Камилла была превосходным мастером: так кто же вдохновитель и исполнитель “Галатеи”, как не Камилла? В “Мужской голове” Камиллы Клодель чувствуется живая непосредственность наброска, но вот она превращается в персонаж группы Родена “Скупость и роскошь”. Здесь тоже все указывает на то, что учитель использовал ученицу.

Возвращаясь к “Вратам Ада”, отметим одну из фигур, эскиз которой, выставленный в музее Родена под названием “Крик”, кажется вышедшим прямо из рук Камиллы Клодель, — это двойник “Молящей”.

Их подспудная драма была драмой духовной общности, которую логика должна была бы привести к общности в жизни, чему мешала борьба характеров, грозя обоюдным бесплодием. Таков парадокс их связи — феномен, впрочем, хорошо известный. И все же Роден, как случается у большинства влюбленных, был несчастнее вдали от Камиллы, чем рядом с ней.

Те, что общались с ним в пору затяжного разрыва, утверждают: он и не скрывал неисцелимой раны, которая, подобно стигматам, будет терзать его до самой смерти. Поль Моран, тогда совсем юный, рассказывает, как Роден приходил к его отцу в 1898 году:

Я был совсем еще мальчишкой, когда однажды утром к нам во время завтрака вдруг явился Роден. “Он прячется от своей обожательницы”, — сказал мой отец. Мне показалось забавным, что такой огромный и толстый великан, как Роден, может бояться какой-то женщины. Отец возразил: “Тут нет ничего смешного, это очень печальная история. Девушка — его лучшая ученица, гениальная; она красавица и любит его; но она сумасшедшая. Ее зовут Камилла Клодель”. Так я впервые услышал это имя.