Рейн-Мари Пари - Камилла Клодель

По слухам, в агонии он звал “свою жену”, а когда ему указали на Розу Бере, с недавних пор законную супругу, пробормотал, как во сне: “Нет, не эту, другую, которая в Париже”. Не все можно объяснить алхимией страсти. Можно с равной вероятностью предполагать, что Роден с прозорливостью глубоко любящего сумел заглянуть за пределы сиюминутного и заметил первые признаки болезни, незримо развивавшейся в Камилле. Или по каким-то ее поступкам, словам догадался, что Камилла — на пути к полной погибели, и инстинкт самосохранения, присущий каждому живому существу, пробудил в нем защитную реакцию. Возможно, эти предчувствия в то же время порождали новый соблазн, влечение, в котором смешивались жалость и любопытство. Если так — бедный Роден! Его тоже стоит пожалеть. Но как можно не воскликнуть: “Бедная Камилла!” — представив себе ее судьбу.

Добавим, что привязанность его не была эгоистической. Нельзя не признать: Роден много сделал для Камиллы Клодель, и не будь она так запальчива в своих амбициях, он мог бы дать ей все шансы на успех — по крайней мере в Париже. Ему она обязана личным знакомством с видными критиками того времени — Гюставом Жефруа, Матиасом Морхардтом, Октавом Мирбо, Роже Марксом, — которые отнеслись к ней очень благосклонно. Письмо Родена к Октаву Мирбо показывает, с каким живым интересом воспринимал он все, что касается Камиллы, а между тем написано оно уже после разрыва:

Что до м-ль Клодель, чей талант достоин Марсова поля, она остается почти в безвестности. У вас есть для нее план, вы дали об этом знать, несмотря на потоки клеветы, вы шли на жертвы ради нее, ради меня, ради ваших убеждений. Препятствие, Мирбо, — ваше сердце, мешает ваше великодушие.

Я не знаю, согласится ли м-ль Клодель прийти к вам в тот же день, что и я, вот уже два года, как мы не виделись и я ей не писал, так что не мне уславливаться с ней о чем бы то ни было, все это ложится на вас. Нужно ли мое присутствие, решит м-ль Клодель.

Мне теперь немного лучше — временами, когда я бываю доволен, — но какая жестокая штука наша жизнь. Шаванн должен написать письмо на имя министра, которое подпишут несколько друзей, но пока особых надежд я не питаю; все как будто считают, что м-ль Клодель моя протеже, тогда как это непризнанный талант, она может похвалиться враждой моих друзей-скульпторов, да и других — они блокировали все мои усилия в министерстве, потому что там ничего в этом не смыслят, не будем отчаиваться, друг мой, потому что я уверен, в конце концов ее ждет успех, но бедная художница будет несчастна, еще несчастнее потом, узнав жизнь, сожалея и плача, осознав, может быть слишком поздно, что она стала жертвой собственной творческой гордыни, она — художник, честно работающий, но, может быть, ей придется пожалеть о силах, потраченных на эту борьбу и запоздалую славу, раз за них приходится расплачиваться болезнью. <���…> Мое письмо слишком уныло, смотрите, чтоб оно не попалось на глаза м-ль Клодель.

Камиллу принимали у Доде, у Менар-Дориана, у Робера Годе. Роден выдвигал ее в Национальном обществе искусств, как никого из своих учеников. Не счесть его рекомендательных писем в различные журналы; вот, например, одно из них — к редактору “Курье де Эн”:

Вы были так добры перечислить мне скульпторов, привлекших ваше внимание на Марсовом поле, позвольте указать вам на мою ученицу м-ль Камиллу Клодель, она из вашего департамента и сейчас снискала большой успех моим бюстом — он помещен на почетное место в Салоне. Лермитт, заслуженный художник департамента, тоже заказал ей бюст. Моя ученица уже делала бюст одного из его детей. Парижские журналы создали ей имя. Я льщу себя надеждой, что вы не преминете оценить ее талант и не обойдете вниманием в вашем вестнике. Имя художницы уже очень известное — м-ль Клодель. “Ар франсе” в номере, посвященном Марсову полю, дает ее большую фотографию. Примите, сударь, вместе с извинениями за мое предложение и просьбу, заверение в моих наилучших чувствах.

19 мая 1892.

Из-за внутренней напряженности в отношениях, о которой сказано выше, Роден не женился на Камилле. Однако Камилла считала такой союз возможным и желала его всем своим существом как спасения, которое искупило бы годы компромиссов, неудовлетворенности и затаенных обид. Ибо в начале нашего века, столь близком во времени и столь далеком по образу мыслей, женщина одинокая, тем более незамужняя, а уж тем более художница являла собой открытый вызов обществу. И выбор у Камиллы Клодель был небольшой: либо брак со знаменитым мэтром, либо своего рода затворничество, покаяние. Ныне мы знаем, что нельзя сбрасывать со счетов голос сверх-я, а ведь мать и сестра Камиллы настраивали его на определенный лад, как античный хор. Пережить такое крушение надежд — тут было отчего сойти с ума столь хрупкому созданию. Ведь Камилла потеряла не только любовь, куда важнее для нее было крушение карьеры и ощущение своей ненужности и бессилия. Если истоки ненависти Камиллы Клодель к Родену следует искать в ее безумии, то толчком, спровоцировавшим болезнь, и почвой, питавшей последующие эксцессы, можно считать именно эту обиду. Теряя Родена, Камилла теряла защиту, ту незримую китайскую стену, что ограждает тайные области души. Все рушилось, открывая доступ стихии бессознательного.

С 1893 года Камилла обособляется от Родена и в профессиональной, и в частной жизни. Работает и живет она в доме 113 на бульваре Итали. Однако продолжает видеться с Роденом, выезжать с ним на загородные прогулки, спрашивать советов. В 1895-м она пишет ему, поздравляя с “Бальзаком”. А дальше — ничего.

В этот период вклинивается один эпизод жизни Камиллы Клодель, давший немало пищи воображению публики. Сюжет благодатный: встреча двух дополняющих друг друга гениев, любовь великого властителя звуков, молодого и прекрасного собой, к великой ваятельнице, тоже молодой и прекрасной, — какой подарок для биографов! Мы имеем в виду связь Клода Дебюсси и Камиллы Клодель. Пожалуй, связь — слишком сильное слово, а дружба — слишком нейтральное. Скорее это было мимолетное приключение, которое, однако, потрясло Дебюсси, сердца же Камиллы, поглощенной своими счетами с Роденом, по-настоящему не затронуло.

Познакомились Дебюсси и Камилла Клодель где-то году в 1888—1889-м, задолго до ее разрыва со стареющим фавном. Дебюсси вернулся из Рима в 1887-м. Ему еще нет тридцати, это молодой безвестный музыкант, автор нескольких музыкальных композиций под общим названием “Забытые песенки”, нескольких пьес для фортепиано, одна из которых — “Арабески”. Он работает в журнале “Дамуазель элю”. Терпеть не может Родена, “скульптора от протухшего романтизма”, по его выражению. Он далеко не уверен, что Камилла может оказаться меломанкой, и ничто не предвещает молодым людям будущей идиллии. Однако некоторое дуновение симпатии возникло. Робер Годе был тому свидетелем. Оба регулярно у него бывали: Дебюсси играл на пианино свои сочинения, Камилла слушала в безмолвном восхищении — такую сцену в духе романтической гравюры описывает Годе. Известно, что Камилла открыла музыканту мир японского искусства через “Мангу” Хокусая.