Иван Малютин - Незабываемые встречи

Тихо и темно вокруг… Пахнет гнилой картошкой, плесенью и грибками, росшими около стен на высоких тонких ножках. Затаив дыхание, боясь погасить огонек, я осторожно перелистывал страницы и прислушивался, как около стен, шурша в старой соломе, с писком возились мыши.

Горит еле заметный огонек.

Медленно продвигается чтение, а невидимая стрелка времени незаметно перешагивает за полночь. Холодно. Давно бы пора спать, но я не могу оторваться от книги. Знаю, что завтра утром надо рано вставать, качая ребенка, буду дремать, и будут колотушки.

Наконец кое-как кончаю. С большим трудом расправляю онемевшие ноги… Тихо поднимаю западню и с большой осторожностью вылезаю из подполья, боясь, как бы чего не задеть в потемках. Пролезаю на большую русскую теплую печку… Как хорошо! Но не успеваешь заснуть, как мачеха уже будит качать ребенка.

Я дремлю около люльки, перестаю качать. Мачеха «подбадривает» меня то ухватом, то подзатыльниками. Однажды я крепко задремал, навалился на край люльки и выронил ребенка на пол. Всю жизнь не забуду этого случая…

И так тянулись годы…

Однажды я, чтобы хоть сколько-нибудь изменить однообразие деревенской жизни, отпросился у отца на «чужую сторону» поплавать на плотах по реке Шексне.

С каждой верстой, с каждым поворотом реки передо мной открывалась, как перед Колумбом, новая, незнакомая земля, новая растительность — дубы, вязы, каких у нас не было в деревне. На привалах я бегал по берегу, осматривал и трогал листья этих диковинных для меня деревьев. Мне казалось, что плоты плывут все ближе и ближе к солнцу, к той теплой загадочной стране, где живут в лесах львы, тигры, огромные змеи и драконы, о которых я читал в книгах.

Позднее, когда подрос, я плавал по Шексне и Волге на барках с дровами до Ярославля. Передо мной всегда открывался новый мир, расширялись мои понятия о жизни.

В 1892 году я остался в Ярославле на фабрике «Ярославская Большая мануфактура» (теперь «Красный Перекоп»). С этих пор был я чернорабочим, землекопом, грузчиком, пильщиком, сторожем. Всего понемногу перепробовал.

В 1897 году впервые за 175-летнее существование фабрики открыли библиотеку-читальню для рабочих. Фабричная администрация знала о моем пристрастии к литературе, а так как настоящих библиотекарей в то время не было, то и посадили меня выдавать книги для рабочих.

Сначала трудно было освоиться с литературой; так много было разных незнакомых книг. Но читатели были не требовательными, и я справлялся с порученным мне новым делом. Здесь я еще больше приобщился к книге, прочитал произведения Белинского, Добролюбова, Писарева, отчасти Чернышевского, Некрасова. Книги этих писателей открыли мне глаза на многое, я узнал, «кому вольготно, весело живется на Руси».

Я занялся составлением списков таких книг и брошюрок, которые не были у нас допущены, хотя и значилось на них: «дозволено цензурою». По этим спискам рабочие цехов, механической мастерской приобретали в складчину книжки, составляли маленькие библиотечки, а затем организовывали так называемые «подпольные кружки». Через них распространялась и нелегальная литература, которая поступала от студентов Демидовского юридического лицея и сотрудников газеты «Северный край». Дело шло хорошо в течение нескольких лет, пока полиция хлопала ушами. Рабочие тем временем сплачивались и развивались в политическом и культурном отношении.

Запрещенные книжки читались очень осторожно. Однако как ни береглись, а кто-то выдал наши кружки. В январе 1902 года нас, 18 человек, арестовали за «вредное направление» и разослали по разным городам, на разные сроки.

Меня, как руководителя этого «вредного направления», после трехмесячной одиночки, сослали в далекую Сибирь на три года, под надзор полиции. Местожительство было указано: с. Спасское, Томской губернии, Каинского уезда.

В Спасском я работал на маслодельном заводе, а через год был переведен на станцию Чаны, где тоже находился под надзором полиции.

В 1905—1906 годах, после возвращения из ссылки, я работал переплетчиком в типографии Новиковой в г. Череповце. Гимназисты и семинаристы часто ходили ко мне на квартиру, приносили книги революционного содержания и сообщали вести о страшных погромах. Это были тревожные, но полные революционной борьбы годы. Усилились аресты, обыски. Я опять, теперь уже по своей воле, поехал в далекую Сибирь, там я впервые стал писать революционные стихи и рассказы.

Где бы я ни был, не забывал о дружбе с книгами. Книга всю жизнь была моим лучшим другом. Эту любовь к литературе не могли погасить никакие трудные обстоятельства. Я всегда дружил с книгами и думал о писателях, о величии человеческого ума, о созидании человеком прекрасного.

Иван Петрович Малютин. 1916 год.

После трех лет ссылки и семнадцати лет странствований по Сибири я в 1922 году вернулся на фабрику «Красный Перекоп». Многие здесь еще помнили меня по революционной подпольной деятельности, по первой рабочей библиотеке на фабрике. Мне дали квартиру в Петропавловском парке, а при рабочем факультете устроили на работу в библиотеку.

По-прежнему захватывала меня не только любовь к хорошим книгам, но и к их творцам-писателям. Влюбишься в произведение какого-нибудь писателя и невольно полюбишь его самого… Не посторонний он уже для тебя человек, а близкий, дорогой, родной. И вот живешь и чувствуешь, что у тебя есть друг. От этой мысли делается на душе хорошо и как-то легче и радостнее становится жить. Забываются разные житейские трудности и невзгоды.

Еще с юных лет моим любимым писателем был Владимир Галактионович Короленко. Часто я думал о нем, перечитывал его рассказы и крепко держал их в памяти. Он мне казался добрым, ласковым. Однажды я осмелился написать ему письмо и послал свое стихотворение для отзыва. Ох, как он раскритиковал его! И это неладно и то не так; одним словом — плохо. Я не удивился этому и не жалел, что читатели не увидят этого моего стихотворения. А удивился я искренне тому, что он, большой и занятый писатель, нашел время заниматься моими стихами и отвечать мне.

Через десять лет я осмелился написать ему вторично. И тоже кое-что послал для отзыва. На этот раз он написал, что о первых моих стихах забыл основательно, а присланные сейчас вполне литературны. Но я мало этому радовался, так как сам начал понимать, что многого мне еще не хватает. Но как мне был дорог и приятен его дружелюбный ответ.

Неожиданно для меня засверкал еще один замечательный талант, смелый, простой и ясный, как солнечный день. Описывая грязь и темноту пошлой обывательской, мещанской жизни, он звал к другой, светлой, разумной человеческой жизни. Это был Горький! Я прочитал первые его рассказы, и сразу же автор стал представляться мне необыкновенно умным, чутким и отзывчивым человеком. А когда узнал его биографию, понял, что не любить его не могу. Жизнь его напоминала мою. У него суровый, жестокий дедушка и мытарства в жизни… У меня сердитая мачеха, от которой я прятался по ночам в погребе с маленькой керосинкой, чтобы прочитать случайно попавшую в руки книжку.