Павел Моренец - Смех под штыком

— Кто стучит?

— Дежурный офицер. Что случилось?

— Ничего. С помощником начальника припадок.

— Так вы его накройте черным.

— Мы уже накрыли.

— Все благополучно?

— Все.

Шаги снаружи удалились. Кравченко оставил у ворот одного из товарищей, а с пятью пошел обезоруживать караульное помещение.

Надзиратели спали. Он расставил товарищей у пирамиды с винтовками и в концах комнаты, а сам принялся будить крайнего надзирателя. Тот с недоумении открыл глаза, и никак не мог сообразить, что раз’яснял ему сатана в одежде человека, потом увидел наган у своей переносицы — и понял: нужно молчать, будить соседа, связать его, заткнуть ему рот платком или его же рубахой, и тоже завязать.

— Малейшее движение — смерть, — прошипел сатана, и надзиратели, просыпаясь, принялись перевязывать один другого.

Вся охрана внутри тюрьмы была обезоружена и заперта в шестой камере. Вард сторожил их. Кравченко вывел всех заключенных из этой камеры в контору, каждому сам зарядил, вручил винтовку, чтобы не получилось неосторожного выстрела, разбил всех на группы.

Отделил 25 человек, назначил командира и приказал ему:

— Как открою главные ворота и часовой у ворот будет снят, без шума — в цепь по направлению к городу.

Выделил пять человек, назначил старшего, приказал:

— Когда открою ворота, — снять часового — и во двор.

Выделил 15 человек под командой Черногорца. Ему приказал:

— Когда открою главные ворота и брошусь в офицерскую караулку — всем отрядом бежать в солдатскую.

В запасе оставил пулеметчиков.

Два часа ночи. Смена постов. В ворота постучал дежурный офицер.

Кравченко, ожидавший около, спрашивает:

— Что нужно?

— Все благополучно?

— Все.

— Хорошо.

Сменились наружные посты. Тишина. Непроглядная тьма. Моросит. На углах каменной ограды — светлые шары вокруг лампочек. Кравченко отпер висячий замок, распахнул ворота — и все четыре партии вооруженных заключенных, около шестидесяти человек, бесшумно выбежали: пять человек схватили часового и втащили во двор; 25 — рассыпались в цепь по направлению к городу; 15 — во главе с Черногорцем — ворвались в солдатскую караулку.

Кравченко с товарищем бросился к офицерской. За столом сидят два офицера. У окна — два пулемета. Ворвался — крикнул:

— Руки вверх!

Оба офицера кинулись бороться. Один схватил Кравченко за горло, грянуло два выстрела… кровь брызнула струей из головы офицера, и он с обезображенным лицом свалился на пол. Обернулся Кравченко — на земле борются… Офицер уже нащупал свой наган… Сатана расколол ему череп двумя пулями.

Товарищ вскочил; Кравченко приказал ему отослать пулеметы в цепь, а сам метнулся в общую караулку к Черногорцу.

У пирамид стоят его ребята. На нарах в разных позах — лежат, сидят, стоят, подняв руки вверх, добровольцы. Один из них раскинулся на полу с вывалившимися из головы мозгами.

Крикнул Кравченко, напряженно дыша:

— Все благополучно?

— Все.

— Заводите всех во двор!

Затоптались вооруженные заключенные, расступились. Добровольцы растерянно, торопливо схватывались с мест и проходили во двор.

Завели. Кравченко окликнул разводящего. Тот подскочил, козырнул;

— Я!

— Я дам тебе 10 человек снимать посты. Малейший намек — будешь убит на месте.

— Слушаюсь…

— Да ты не тянись.

— Я не тянусь: я сам против белых.

Пошли.

— Кто идет?… — окликает часовой.

— Свои, свои.

— Что пропуск?

— Прицел… Клади винтовку — отходи.

Его окружают, ставят свой пост, идут дальше.

Все посты заменены своими. Кравченко пошел открывать камеры. Распорядился грузить кассу, пишущие машинки, инструменты мастерских — сапожной, и портняжной. Запрягли лошадей в две подводы и фаэтон.

Около четырех часов ночи громадная толпа черным потоком поплыла от тюрьмы к старому кладбищу, где ожидала их группа зеленых. Надзиратели и добровольцы, не пожелавшие итти в горы, были заперты в камеры.

Ушло человек пятьсот: смертники, заложники — родственники вождей революции, каторжники, просто заключенные, надзиратели, помогавшие Кравченко, — Вард, Сидоров и несколько других. Ушел и разводящий с группой солдат. Унесли с собой человек 35 больных на носилках.

Кравченко с полутораста вооруженными заключенными, при двух пулеметах, прикрывал сзади уходящую в горы толпу. Люди, пережившие кошмары тюрьмы, обреченные на расправу озверевших, отчаявшихся белых вояк, весело оглядывались на осевшую в темноте заброшенную тюрьму, на завистливые огоньки сытого города, и смеялись, задыхаясь от слез радости. Женщины, не стесняясь, плакали, искали глазами своего освободителя, этого прекрасного сатану, готовые целовать ему ноги.

Они шли в эти черные дикие горы, как в родную семью, ища там спасение, добрых людей.

Из-за ставень приземистых домишек, из-за чуть приоткрытых дверей чуланов трусливо высовывались заспанные лица толстых баб в смятых рубахах, их отдергивали законные сожители и сами всматривались через щели в темноту, замирая от страха, ожидая нападения или выстрел. Они сразу догадывались, что это — заключенные, и решали, что пришли, наконец, в гости зеленые. Но им непостижим был героизм человека, дерзнувшего освободить заключенных, когда сам он был за системой замков и решеток.

Толпа подошла к кладбищу. Цепь зеленых поднялась от радости, бросилась навстречу — и остро почувствовала вся масса: «Так это не сон в черную ночь, это — спасение, воля! Железные решетки, зловонные камеры с парашами, серые стены из дикого камня, жестокие, холодные надзиратели, отвратительное хлёбово, — все уплыло назад, в вечность. Да где же этот спаситель? Кто он?» Буря восторга, смех, слезы…

А этот спаситель, будто не он виновник случившегося, напряженно, серьезно разговаривает с командиром группы зеленых, вглядывается в сторону города, угрожающе сверкающего огоньками, и договаривается о дальнейшем пути. Нужно спешить: белые могут встретить, могут преследовать.

Торопливо пошли дальше. Цепь — впереди толпы, цепь с пулеметами — сзади. Вскоре донеслись со стороны города глухие, редкие выстрелы. Еще острее поняли освобожденные, что это — явь, нужно скорей уходить от опасности.

Пришли в деревню Федотовку, когда уже рассвело. Крестьяне встретили узников с радостью, разместили по хатам, зарезали для них быка, накормили их.

Кравченко, не спавший почти три ночи, приказал выставить посты, а сам, одевшись полковником, вместе с командиром отряда, в форме унтер-офицера с карабином, поскакал в Новороссийск, посмотреть, что там творится.

Город метался в панике, точно в пожар. Над городом носились тревожные утки: «Две тысячи каторжан вырвались из тюрьмы, будут всех резать до самого колена». Белые пустили слух, что тюрьму освободил изменник, полковник Кравченко. Очередь у пароходов, растянулась на три квартала. С генерал-губернатором был припадок бешенства весь день.