Павел Моренец - Смех под штыком

Как это не во время! Зачем это, когда они уходят от борьбы, уставшие, обессилевшие?..

Кое-кто из товарищей успел бежать, за ними погнались казаки, да скоро отстали: в такую погоду, в такую темень гнать — еще напорешься, палкой убьют. А бежавшие отыскали Шмидта и сообщили ему об арестах. Он попытался поднять местных подпольников на боевое выступление, чтобы освободить арестованных, но те отказались.

Выступили сами, человек пять. Да дело до схватки не дошло: арестованные успели откупиться и разбежаться, а казаки бросились в темноту, будто преследовать кого-то.

Что же делать? Все разбежались, дождь хлещет, гром грохочет, молния сверкает. Нужно поскорей собраться, скрыться: утром облава будет.

Бродят за дворами, по рытвинам, в колючках бурьяна, ищут друг друга. Какие они стали жалкие, беспомощные, одинокие, готовые расплакаться от бесконечных ударов.

Кое-как отыскали друг друга, решили уйти в пещеру, за несколько верст от Авиловки. Добрались, измученные, промокшие. Уныло сидят, мерзнут. Что же дальше? До чего дожили?

Но жизнь — преинтересная штука: валятся на человека удары, все ниже прибивают к земле. Кажется, нет сил выносить их, нельзя опуститься ниже, а жизнь издевается: еще, еще вынесешь. И когда уже все потеряно, разбита надежда, — волна отливает, жизнь начинает улыбаться, все больше, все больше, глядишь — словно не было ударов: цветет человек; да иногда так расцветет, что и мечтать не мог прежде. Как растительный мир после грозы. Как деревья после обрезки ветвей.

Так и здесь получилось: сидят в пещере бесконечно жалкие, захлюстанные в грязь, голодные, одинокие, без средств и почти все без оружия. Пришел безрадостный рассвет. Что же делать? Что делать?..

Но появляется бодрый, веселый курьер из Донбюро. Привез деньги и письмо. Донбюро предлагает Шмидту вернуться в Ростов. Оказывается, можно и должно вернуться и продолжать борьбу. Анна сама вызывается туда ехать.

Укатила на разведку. Часть товарищей услали в Советскую Россию, а другие, в том числе и Шмидт, в ожидании возвращения Анны, снова перебрались в Авиловку.

Приехали сюда и типограф с Левченко. Типограф без ноги, он ни на шаг не отстает от Левченко: «Пиши денежный отчет». А Левченко — без руки, ничего с ним сделать не может. Их посылали в Советскую Россию, чтобы там Левченко отчитался в деньгах и предстал перед судом. Но через фронт не удалось им перебраться — вернулись в Авиловку. Здесь его судили, некоторые товарищи настаивали расстрелять: до каких же пор возиться с ним; другие — не согласны: «Нельзя, пусть отчет напишет».

Отправили его снова в Ростов, засадили в конспиративную квартиру: «Пиши отчет». А ему он никак в голову не лезет.

Вернулась Анна — все благополучно. Выехали в Ростов. Создали новый Донком: опять Шмидт — председатель, Анна — секретарь. Снова за работу.

Пологое тенистое ущелье. Между деревьями разбросаны шалаши, землянки, крытые древесной корой. Около них лежат зеленые, лениво разговоры плетут, скуку разгоняют. Недалеко от ущелья — солнечное море. Севернее, у пляжа, — дачи курорта Фальшивого Геленджика. Там — чистота, прохлада, цветы и звуки рояля. Еще севернее, за широким отрогом гор, срезанным у моря, раскинулся вокруг овальной бухты Геленджик. Нежится на солнце, спрятавшись в горах.

Зеленые живут по ущельям, а на охоту выходят к шоссе, к самому городу. Не дают покоя проезжающим грузовикам белых — обстреливают их, а удастся — выгружают, солдат обезоруживают, раздевают и в белье отпускают в город.

Гуляют молодые, задорные, а какие постарше — на биваке у землянок отлеживаются. Четвертая, отдыхающая после разгрома, — пока что гость. Первая и вторая — старожилы здесь. Им тоже есть что рассказать о себе. Заросший зеленый второй группы, прислонившись спиной к стволу дерева, сидит, раскинув ноги в постолах, корявыми пальцами заворачивает в табачный лист окрошку турецкого табака и медленно, весело говорит:

— Ишли мы как-то вчетверох по берегу. Харчишек грешным делом искали по дачах. Глядь — катер пыхтит, из Геленджика выбежал, мимо Фальшивого курс держит. Заело тут нас: «Чем мы рискуем: спыток не убыток» — и в кусты полезли. Под’ехал он ближе, мы из кустов выглядаем, винтовки на них уставили: «Душа вон! Подходите, а нет — на дно пустим!» Те взаправду испугались. Подошел к берегу катер. Мы из кустов не вылазим, сил своих не обнаруживаем, отдаем команды в кулак: «Выгрузил оружие, относи в сторону». И выгрузили воза два по мелочи: муки, крупы, сахару. Винтовок несколько забрали. Потом приказали им катить по Волге-матушке. Отплыл катер — показали мы свои силы. На берег вышли, блины свои скинули, размахиваем ими: «Спасибо, благодетели. Почаще заглядайте: ничего вам акромя благодарности от братвы не будет».

Вокруг зареготали, молодой зеленый в постолах приподнялся на локоть:

— Да что, вчетверох. У мине похлеще вышло. Ехало три грузовика, а в них — человек семьдесят белых. Я как раз на 13-й версте был. Слышу: гырчить — и полез на кручу над шасой. Под’ехали они — кы-ык начал я палить залпами из своей гвынтовки, как начал палить! Хы! хы! хы… — ни один не прорвался, вернулись назад. Вот перекалечил народу!

— Почему же вас не трогают белые? — спрашивает зеленый из четвертой группы.

— Пробовали — обожглись. Узяли они заложников из наших семей: баб, стариков, человек 75, засадили в дачу Вышневецкого, Ну, как в Архипке хотели проделать. Пригрозили нам, что, дескать, расстреляем всех, если не утихомиритесь. А мы тоже не дали промашки: взяли генерала Усова, статского советника Рейна да трех миллионеров ростовских. Больше не брали. Написали письмо зеленжикскому коменданту, что дескать, не трогай наших, а не то и заложников ваших подавим и всех буржуев по дачах вырежем, и до вас самих доберемся. И что же вы думаете? Выпустили наших, никого не трогают. Живут у них наши семьи, как у бога за пазухой. А нам меньше забот.

— Да-а, вон лысогорцы по хатах живут, семьи охраняют. Спервоначалу думали — прогонют облаву, и никто не пойдет к ним. А теперь кажноденно дежурят и за шкуры дрожат. Никуда от хат не уходят. А пришла в апреле облава, так себе, человек 80, а их, чудаков, 30, — разбежались. За хребтом бегают и головы высовывают, значит, пугают белых. Ну, те полазили, пошарили по хатам, кур, поросят недоваренных поели — и засветло ушли. Разорять все-таки побоялись.

— А на-днях — слыхали? — знову облава на них лазила. Из Холмской, с Кубани. От Папайки стали подыматься, а их четыре зеленых и встретили за третьим хутором. Такого им чосу дали, что до самой Холмской бежали.

— Ну, а на вас облавы лазят?

— Ни, охоты не мают. На що им лазить, колы мы их пока не трогаем. А слухи пущаем, що нас як звездов на неби: в каждой щели тыщи, усих тысяч двадцать, а придавольствию получаем прямо из Грузии.