Павел Моренец - Смех под штыком

— Так при чем же здесь переговоры?

— А ты поворочай мозгами. Пятая группа мотается, нападает на гарнизоны, значит не из-за жратвы дерется. Раз? Трибунал есть, сами ловим бандитов. Два? О чем это говорит? Значит, есть идейные руководители. А может, они уже знают, что пятнадцать красных офицеров едут к зеленым. Теперь посмотри, что в горах сейчас делается? Местные группы развалились, но около каждой деревушки остались зеленые. Пешему, конному — ни пройти, ни проехать. По дорогам грабежи идут. Наведи тут порядок. Могут они это сделать?.. Нет…

Тут Сидорчук, поднявшись с лежанки на колени, начал раздавать принесенные из города английские сигаретки. Зачиркали о подошвы ботинок английскими в парафине спичками. Закурил и Семенов. Заклубился ароматный дым табака.

— Так вот белые, видно, и надумали связаться с политической организацией зеленых, чтобы с одной стороны порядок навести в горах, с другой — обезопасить свой тыл. А у них что-то заваривается. Да об этом после. Серьезно взялись за дело. Сперва геленджикского старосту к нам прислали. Мы согласились. На другой день выезжают: начальник геленджикской контрразведки полковник Беликов верхом на гнедой куцой лошади и два бородача в экипаже. За ними шел отряд белых. Наша застава на железном мосту их встретила. Делегацию пропустили в Адербиевку, а отряд их остался по другую сторону моста. От нас в делегации был я, Федько и один старый зеленый. Расположились мы на крыльце старосты, в холодке. Хозяйка накрыла стол скатертью, подала чай. Напились — и раз’ехались, потому что ни до чего не договорились.

— Вот те и на… Мотал, мотал…

— Погоди, не мешай. Почему раз’ехались? Полковник спрашивает нас: «А скажите, какой вы ориентации? По всему видно, что вы не большевики: у вас, вместо звезды, — грабовый лист с красной ленточкой». Ну, а я ему прямо: «Большевики». Он фыркнул, хотел уезжать: говорит, полномочий нет; бородачи-делегаты — просить его. Смилостивился. Обменялись условиями. Они дают нам Джубгу, Архипку и Пшаду. Назначают своих офицеров. Мы потребовали Новороссийск и амнистии политзаключенных. Через неделю они снова приехали. Уже с английским офицером. Мы расстелили на гальке ковер около Волчьих ворог, почти около речки, поставили самовар, угощения. Ребята наши подбрились, подчистились, поменяли одежду. Рваную брашку засунули подальше, чтоб настроение не портили. Сидим, чай пьем, а на горе отряд человек в 50 отборных в английских шинелях демонстрирует. Командир — морда, как кремень, хоть огонь высекай — командует. Горнист в трубу играет. Полковник спрашивает: «А это что?» — «Это смена постов», говорю я между прочим. Так вот теперь они нам предложили все побережье от Сочи до Кабардинки. Обещали одевать, кормить, вооружать. Взамен потребовали удалить пять зеленых: Горчакова, Узленко, Тарасова, Жмудь и еще одного. Тут мы и смекнули, что они плавают. Этих пять человек они обещали отправить за границу, отвалив им деньжищ. Английский офицер гарантировал. Затем они сказали, что здесь на курортах будут лечиться больные и раненые офицеры. Потом такое загнули, что я и теперь не понимаю. Говорят, вы должны будете вести борьбу с Кубанским казачьим войском. «Союз-де наш с ними непрочен, может, скоро поссоримся, а у вас дисциплина, видно, крепкая». Ну, мы им опять условие: Новороссийск и амнистия. Они плечами жмут: «Не можем». Мы наседаем. Разговор пошел крупнее. Так ни на чем и раз’ехались. Они — на коней, бородачи их — в экипажи. Только от’ехали — ребята и грохнули от смеха, аж горы затряслись… Так после этого белые стали рассылать воззвания по всему побережью, что вот де мы на все уступки идем, а ваши комиссары-коммунисты не хотят мира… Полезли по горам ходоки-радетели, кулаки, начали уговаривать зеленых. Родня приходит, за руки тянет: «Зачем губишь молодую жизнь? Ничего ж от тебя не требуют — только пойди, поклонись и скажи: „Так и так, мол, милость ваша, простите, верой-правдой служить буду“. Что у тебя глаза вылезут? А они рады будут, простят, никуда не пошлют — и все по-хорошему сделается». Ну, зеленые опять было пошли сдаваться: зимы очень боятся. Лист опадет, снегом все засыплет — и сдыхай: никуда и ничего. Так мы этих ходоков стали налаживать мешалкой, отдали распоряжение приводить их в штаб. Ушли мы оттуда — теперь не знаю, как там.

В халупе стемнело. Семенов засветил лампу и начал совещаться с гостями о подпольной работе в Новороссийске. Горчаков вышел проверить, как сменяются посты. Сидорчук пошел вслед за ним к зеленым. Ему очень приятно было проводить время в беседах с ними у ласково-пылающих костров. Тьма, прячась за деревья, обступила тихо рокотавший настороженный бивак.

Поезд уносил Илью, Борьку и Пашета на север. У Ильи — ржавая винтовка со штыком: только лишняя улика. У Пашета — наган. Борька с маузером. Одна надежда: Лозовая-Павловка.

Досиделись в Енакиево, еле ноги унесли. Однажды кто-то постучал в дверь. Небывалое явление. Дуня выбежала в коридорчик — и попятилась в комнату. За ней нерешительно ступал полицейский пристав в голубой шинели с шашкой на боку.

— Вы что же сказали, что тут никого нет?

— Я пошутила, я думала, что вы — мой двоюродный брат: вы дюже на него схожие, — улыбаясь тараторила Дуня.

Против двери сидели Борька и Илья. Борька — руку к поясу, за маузером. Пристав ему: «Не сметь», — и руку за борт. Потребовал документы. Принимает по одному левой рукой — просматривает, а правая все за бортом. Илье бумажонку вернул, а Борьке и Дуне предложил явиться за своими паспортами в полицию. Только ушел — и заметались товарищи, наводя в хатенке порядок: лом железнодорожный — в уборную, документы — в карманы, бомбы, пироксилин Борька уложил в корзину и забрал с собой, винтовку прихватил Илья, — и понеслись в Ханжонково к тетке Борьки.

Ворвалась в хату полиция с шашками наголо и с револьверами:

— Ни с места! Руки вверх!

А за столом мирно обедали Дуня и рабочий. Перетрусили, вскочили. К рабочему подлетел пристав, наставил к груди наган:

— Говори, куда сбежали! Кто они!

Тот задрожал, скомкал на груди тряпье пиджачишка и залепетал:

— Гром убей — не знаю! Молния сожги — не знаю!..

Засадили Дуню и рабочего, подержали с неделю, ничего от них не добились — легально же оба живут — и отпустили.

Катят товарищи в Лозовую. Сорвется — останется оплеванными ехать в Ростов. Деньги на исходе.

В Криничной — пересадка. Подкатил эшелон горцев. Выскочили они с визгом, как поросята из хлева; бабы с корзинами — врассыпную: знали уже их нрав. Те — за ними. Расхватали корзины — и в вагоны. Офицеров не видно. Один горец подскочил к хорошо одетому Борьке и выхватил кинжал:

— Кишка выпущу! Давай денга!