Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы

Сегодня в день именин Лихардовой я обедал у нее, сколько успел любезничал и танцовал с нею не только вальс, но и французскую кадриль; муж был в большом, кажется, страхе, чтобы не подумали, что у него бал в такое печальное и траурное время, тем более что он сам недавно потерял маленькую дочь. – Оттуда я зашел к барону; Софья смеялась надо мной на счет Лихардовой и, сколько мне кажется, над нетерпением видеть Анну Петровну; она была очень внимательна ко мне. – Пришел домой, нашел я письмо от матери с припиской от брата Ивана Петровича Вульф. Мать, по заботливому своему нраву, беспокоится об моем вступлении в службу и, кажется, желала бы меня видеть в гвардии – со временем это возможно, – а Иван Петрович пеняет мне за мое молчание и спрашивает о том, об чем уже я ему писал.

Сегодня я пошел поутру с визитами (я не знаю русского слова однозначущего, разве: навещать ). Погода была очень дурная: прекрасная зима, простоявшая 3 дня, еще вчера совершенно сошла, дождь и слякоть осенняя заменили ее; на Литейной встретил я наследника: завидев издали, я хотел, чтобы не кланяться ему, перейти на другую сторону улицы, но грязь удержала меня, ворот или дверей тоже не случилось, в которые можно бы мне взойти, и, нахмуря брови, должен был поклониться. Странна такая неприязнь во мне к власти и всему, что близко к ней; самые лица (например, государя) я скорее люблю, чем не люблю, но коль скоро я в них вижу самодержцев, то невольное отвращение овладевает мною, и я чувствую какое-то желание противодействия (braver), как доказательство, что не страшусь их, пренебрегаю ими. – Пообедав у Пушкиных , я поехал с бароном, Софьей и Анной Петровной к телу императрицы. – В первый раз я входил в этот дворец. Идучи по широкой лестнице и по высоким переходам, я вспоминал наших царей, что они так же ходили здесь, как мы, а имя их скоро, так же как и наши, забыто будет, – неприятен вид этих пустых и совершенно голых зал, где только кой-где шатается лакей или стоит часовой. Я прошел залу с портретами генералов, не успев взглянуть на них: жаль, что они так высоко повешены, что нельзя рассмотреть верхние 67. – Наконец в одной из комнат увидели мы толпу кружащегося народа (его впускали с другого подъезда), который, как длинной полосой обойдя одну залу, тянулся в другую; нас провели прямо поперек этого круга, мимо караула в печальную залу (Castrum doloris).

Первый предмет, который нам бросился в глаза, был священник, читавший евангелие, далее влево виден был катафалк с гробом на нем, покрытым порфирой; толпа народа, дежурных придворных мужчин и женщин, офицеров, кадетов и гренадеров так были перемешаны между собой и так было тесно, что целое не имело ничего порядочного, чинного и печального. [42]Дым от разных курений и от свеч, закоптив совершенно убранный верх катафалка, был так густ, что не видно было потолка; комната была несообразно мала и казалась совершенно загроможденною. – Вот что мог я заметить в несколько минут пребывания моего у тела; я ожидал, что эта картина пышности и печали произведет впечатление в душе, оставит что-нибудь после себя в памяти – нимало, я был там как бы в маскараде.

Поутру я рано вышел из дому посмотреть на герольдов, но я не увидел их, а заходил в Казанскую церковь, где служил митрополит. Пообедав у Павлищева, я ездил вместе с ним к Александру Ивановичу на Выборгскую сторону.

В 9 часов утра поехал я с Дельвигами и Анной Петровной в Павловские казармы 68, чтобы оттуда смотреть на погребение императрицы; мы нашли уже войска поставленными по обеим сторонам Миллионной улицы, от самого Зимнего дворца до Царицына луга и оттуда до Воскресенского моста. Из занимаемого нами окна в одной офицерской комнате стечение народа, разумеется, было чрезвычайно, следственно, были и обыкновенные происшествия, случающиеся в таких обстоятельствах, как то: споры народа с полициею, давка и т. п. В час пополудни началось шествие, потянулись распущенные шляпы и черные плащи, за ними гербы губерний, царств, цехов, печальные кареты и всё при таких случаях следующее.

Вот около недели, что я ленился и не писал, – у меня накопилось к этому времени много писем; на 3 письма Лизы я отвечал двумя; она присылала письмо Анны Петровны, в котором та уверяла, что я ее не люблю, – надеюсь, что последние мои письма уверят ее в противном; к матери и сестре я тоже несколько раз писал и говорил о намерении моем вступить в военную службу. Всё время я болен был геморроидами, которые, кажется, открылись задним проходом, и теперь я еще нездоров; меня уверяли, что это здоровая болезнь и что с нею доживают до глубокой старости (Steinalt). Я был у Wessels с Bayer, которому отдал письмо Франциуса; он звал меня вместе отправиться к Паскевичу-Эриванскому, но мне кажется это слишком далеко. – Как обыкновенно, я бывал каждый день у барона и Анны Петровны.

Сегодня я было хотел побывать у Миллера, Шахматова и Энгельсона, но нигде не был, а обедал у Анны Петровны, а остаток дня просидел дома и читал китайский роман 69. В справочном месте я не нашел ничего замечательного в газетах. Судя по грамоте на Андреевский орден Дибичу, война у нас непременно продолжится, следственно, и я поеду туда же. Я писал сегодня к матери, а получил письмо от Лизы: она жалуется на молчание. Сегодня вечером от сильного морского ветра вода начала сильно подыматься; около 9 часов уже она выступила из Фонтанки, а теперь, вероятно, еще выше; не будет ли повторения 7 ноября 1824? 70– Недавно я прочитал роман итальянского W. Scott’а Manzoni “Сговоренные”. Как картина нравов того времени (начало XVII столетия) в Италии и как описание некоторых происшествий, как то: холода в Милане, моровой язвы и частью прохода немецких войск, он заслуживает большую похвалу; особенно два первых несчастия хорошо рассказаны, про последние мы более слышим, чем видим, как от мимо нас пролетающей ночью стаи птиц мы слышим шум, не видя их. – Менее хорошо выведены лицы, их черты не резки и не сильны; еще менее можно похвалить самую драму: завязка не занимательна, есть вводные лица, которые совсем не нужны, ход происшествий не жив, нет постепенно возрастающего интереса, и оный совершенно кончится прежде, нежели сочинитель окончит свой рассказ, который сверх того еще чрезвычайно длинен.

Несмотря на свидетельство, присланное из Псковской гражданской палаты, явилось новое препятствие получению денег Надежды Гавриловны: в доверенности Ка те рины Ивановны не сказано именно, что она дает мужу право закладывать имение, оттого нужно новое верющее письмо – это досадно. Чтобы поговорить об этом, я проездил к Александру мои последние деньги и к тому же еще по-пустому, ибо не нашел его дома. Обедал я у барона – и после сидел один с Софьей: она была нежна, и, несмотря на чеснок, я обнимал и целовал ее; только что я успел выйти, как пришла к ней Анна Петровна – хорошо, что не несколькими минутами ранее. Вечером я был у Павлищевых.