Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы

От совершенного бездействия терплю я теперь несносную скуку; от жару, от образа нашей жизни я не имею одной свободной минуты в день, хотя я и совершенно ничего не делаю <���…>

Вот другая неделя, что я пишу к Анне Петровне и не могу окончить письмо: “Тупеет разум!” 21Домой я другой месяц как не пишу <���…>

Между несколькими пакетами, которые сегодня один из карантинных чиновников держал в руках, когда я к нему подошел с тайным ожиданием найти между ними одно <���письмо> ко мне, внимательный и быстрый мой взгляд открыл тотчас знакомый предмет, а именно: большой пакет в 8 долю листа, обертка которого была из толстой, серой шерстяной бумаги. По этим приметам я не мог ошибиться в том, что вижу передо мною одно из периодических произведений нашей литературы, – и точно: через разорванный оберток я увидел знакомый лиловый цвет обертка и форму литер “Московского телеграфа”. Ах, как я рад был неожиданной встрече с моим старым знакомцем, которого я читал всегда с большим удовольствием! К несчастию, я не мог воспользоваться оною, карантинные правила не дозволяли мне прикасаться к предмету моей радости <���…>

Вступление мое в пределы отечества было ознаменовано для меня многими неожиданными случаями. В один день, 26 июня, я освободился от карантина, вступил в Россию и получил приказ (высочайший) о производстве меня в корнеты, последовавший 5 мая; на другой же день я получил письма от матери и сестры, от каждой по два, наконец же 87 червонцев денег.

Таким образом мои ожидания исполнились, но неудовлетворительно: я произведен без старшинства, следственно, если не возвратят оного, то теряю год службы; тысячу рублей денег присланных недостает даже на одну уплату моих долгов, простирающихся до 1300 рублей. Это тем неприятнее, что я не могу надеяться, по расстройству нашего хозяйства, скоро получить еще денег; а с офицерским чином издержки увеличатся, жалованье же ассигнациями так мало, что об нем и упоминать не стоит. Трудно будет жить. Письма матери довольно печальны: хозяйственные хлопоты ей не по силам, доходов вовсе почти нет, так что она <���не> в состоянии и уплатить проценты в опекунский совет. В таких обстоятельствах трудно исполнить ее план, чтобы мне через год выйти в отставку и вступить опять в гражданскую службу, – тогда надо жить в Петербурге, а чем? Она не помнит или не знает, что я от того только и оставил Петербург, что предвидел невозможность пристойно себя там поддерживать.

Сестра сообщает мне любопытные новости, а именно две свадьбы: брата Александра Яковлевича 22и Пушкина на Гончаровой , первостатейной московской красавице. Желаю ему быть счастливу, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и с его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему, бедному, носить рогов, – то тем вероятнее, что его первым делом будет развратить жену. – Желаю, чтобы я во всем ошибся 23. – Письма сестры печальны и от того очень нежны; она жалуется на судьбу, и точно – жизнь ее вовсе не радостна.

Вчера после перехода верст в 20 пришли мы в здешнюю колонию на дневку. Нам показали квартиру в трактире, где мы нашли трех хорошеньких немочек. Волокитство наше довольно было благосклонно принято красавицами не очень строгих правил; один поцелуй, дарованной мне, взбунтовал всю мою кровь, остановил дыхание в груди. Что же бы было, если бы оный был любовью данный? <���…>

У меня было вышло из памяти тоже весьма замечательная новость, что Софье Михайловне дал Бог дочь. Жалею, а барон, верно, более, что не сын, но и это хорошо; воспитание ее дочери займет ее 24<���…>

Вчерашний день, как первый в своем роде, был очень скучен; поутру почти все разъехались в Сквиру, я остался один с Рошетом. Несмотря на то, не мог я усидеть более получаса: так я отвык от занятия. С Рошетом вместе заходили мы к Рахели , хорошенькой дочери богатого здешнего жида, 18-летней разводной жене, которая кокетничает не хуже всякой христианки. Куда делась моя разборчивость и мой аристократизм? Вечер весь проходил я на охоте, это занятие не обманчиво: если не застрелишь дичи, то, по крайней мере, убьешь наверное время.

Поход наш, если не был столько приятен, как бы он мог быть, но нельзя сказать, чтобы он был и очень скучен. Вступив в Каменец-Подольскую губернию, ожидали мы в деревнях быть принимаемы помещиками, но мы ошиблись: нигде и никто нас не приглашал к себе. Это может быть и от того, что в деревнях, где мы останавливались, не было живущих в них помещиков или что, кроме нас, много проходило войск. На дневке в Балте , где нашли порядочной трактир, заказывали мы себе порядочной обед, после которого и шампанскому был черед, по старому обычаю и я несколькими бутылками праздновал мое производство. Проходя Тульчин , смотрел нас Красовской и был очень доволен полком; тут же я сшил себе сертук, которой почти и истощил мою казну. Труппа польских актеров, играющая здесь на домовом театре графа Потоцкого, изрядная: по крайней мере, она мне показалась такою, сколько я могу судить об игре актеров, не зная польского языка. Самая же зала театра очень хороша.

<���…> Пришедши сюда, я нашел здесь письмо от Анны Петровны, на которое я ей сегодня и отвечал. К большому моему удивлению, пишет она, что чрезвычайно теперь счастлива, т. е. что страстно любит одного молодого человека и им также любима 25. Вот завидные чувства, которые никогда не стареют; после столь многих опытностей я не предполагал, что еще возможно ей себя обманывать. – Посмотрим, долго ли эта страсть продолжится и чем она кончится <���…>

<���…> На этих днях присоединились к нам и резервные эскадроны. Между офицерами оных нашел я одного очень милого – это Ломоносов, переведенный в наш полк по неприятностям, которые он имел с прежними своими начальниками. Хотя воспитанник Царскосельского лицея, но музам он мало посвящал досугов. Переведенный к нам из 2 дивизии гусар, так же как и Ломоносов, подпоручик Жихарев – человек предоброй души и премилый товарищ; добродушие написано у него на лице, видно в каждом движении. Он настоящий великороссийский дворянин, прост в обращении, гостеприимчив и в довершение страстный псовый охотник <���…>

Дошел до нас слух о какой-то революции во Франции: о свержении с престола короля и т. п. 26. Этот слух для меня точно так же непонятен, как для узника звуки, изредка доходящие до глубины его темницы. Было время, что всякая жизнь, самая рассеянная, была бы скучною для меня без непрерывного сведения о современных событиях; а теперь может половина земного шара разрушиться, а я не узнаю об этом, если гефрейтор мне не принесет это известие в словесном приказании.