Валентин Фалин - Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания

Возможно, еще не пробил час для однозначных выводов, отчего замысел, зажегший столько радужных надежд, и конечные результаты попыток реформировать «реальный социализм» полярно разошлись. Непродуктивны и коварны потуги сводить всю сложность произошедшего и происходящего к идеологическим или любым другим порознь взятым категориям. Каждая играла свою роль, но предмета не исчерпывала.

Тем, кому опыт перестройки – аргумент в подтверждении расхожего тезиса: эксперимент М. С. Горбачева доказал неосуществимость реформирования социализма в деле, несложно испортить настроение. Для этого достаточно поставить вопрос: был ли мальчик?

Какой строй существовал в Советском Союзе? Именно существовал, а не как он назывался. Что собрались М. С. Горбачев, А. Н. Яковлев и другие перестройщики перестраивать? Берег земли обетованной они обозначили: «гуманный социализм», украшенный всеми институтами народовластия. Но от какого берега отчаливали? Насколько широка, глубока и быстра была вода, разделявшая оба берега? Не удосужились открыть свои глаза, принявшись втирать очки другим.

Найдите объективный ответ хотя бы на эти вопросы, и вы постигнете суть или приблизитесь к ней. Перестройщики, похоже, рассуждали о социализме в его оптимальной на данном уровне развития производительных сил и политико-правовой культуры редакции. Но отталкивались ведь от берега, который был социализму седьмой водой на киселе. Тактически лозунг «перестройка» имел оправдание, привлекая на сторону нового курса максимально широкий круг людей. В стратегическом смысле этот лозунг вводил в заблуждение. Он создавал впечатление преемственности и продолжения, тогда как перестройка должна была быть разрывом. Не переводом количества в более высокое качество, а новым качеством, создающим иное количество.

Эта мысль была высказана мною летом 1986 г. на совещании, которое проводили М. С. Горбачев, Е. К. Лигачев, А. Н. Яковлев и другие партийные руководители с большой группой главных редакторов, ведущих комментаторов, писателей и политологов.

– Китайцы, – отмечал я, – справились с наследием Мао за три года. «Культурная революция» получила единственно верную и принципиальную оценку: военно-феодальная диктатура. Мы же тридцать лет после XX съезда, на котором был развенчан Сталин, не отважимся сказать всю правду о сталинизме. Не размежевавшись с прошлым, мы не продвинемся в будущее.

Меня перебивают Горбачев и Лигачев:

– Невозможно одновременно делать будущее и заниматься прошлым.

– Можно и должно.

В. Коротич:

– Правильно.

М. С. Горбачев:

– Нельзя перегружать телегу так, чтобы конь споткнулся.

Настаиваю на своем:

– Нельзя идти вперед, увязнув одной ногой в прошлом.

Позднее генеральный предложит положить на бумагу мои соображения о расставании со сталинизмом. Отписал свою «норму» – около 20 страниц. Костяк позиции сложился давным-давно. В канун и в ходе XXVII съезда я агитировал А. Н. Яковлева за то, чтобы воздержаться от принятия так называемой «новой редакции» партийной программы или по меньшей мере не выпячивать в ней темы преемственности. Безуспешно. В записке Горбачеву, построенной как тезисы для возможного публичного выступления, развивалось несколько, на мой взгляд, важных положений.

Сталинизм не просто культ личности. Это – система взглядов, власти, практики, несовместимых с марксистскими представлениями о социализме и демократическими идеалами Октября. Только решительный и безоговорочный разрыв со сталинской идеологией, пронизавшей все поры нашего государственного и общественного устройства, расчистит путь к социалистической перестройке, народовластию, торжеству закона. Сущность совершающихся в стране процессов не должна зависеть от черт характера – добрый он или злой – генерального секретаря, а также малых вождей и столоначальников.

Читал ли записку Горбачев? Читал, и даже вслух, своим помощникам. Отзывался вроде бы одобрительно. Но этим все и кончилось. Возьмите доклад генерального секретаря по случаю семидесятилетнего юбилея Октябрьской революции. Вопреки всем внешним невзгодам и сталинской диктатуре наперекор – процесс социалистического строительства в Советском Союзе не прерывался. Прибавим демократии, гласности, порядка – и система заработает подобно заново смазанному часовому механизму.

Между тем в 1987 г., когда перестройка опять объявлялась продолжательницей «социалистических преобразований» семи десятилетий – от Сталина до Брежнева, от Ленина до Черненко, ей давался последний шанс поднять идеологическое забрало. Возможно, было даже поздно. Размежевание со сталинизмом, с его изуверской сутью должно было стать прологом перестройки, идейной и нравственной сердцевиной XXVII съезда КПСС. Не стало.

Вместо этого принятие эстафеты от Н. С. Хрущева. В «новой редакции» партийной программы опущены лихое обещание построить за двадцать лет коммунизм и прочие «мелочи». Если бы не опустили, что изменилось бы? Поскольку назначенная дата свидания с коммунизмом истекла, утверждали бы, что «в основном» построили и заняты на «отделочных работах»? Или порешили с такого-то числа «реальный социализм» полагать «реальным коммунизмом» (можно и по-другому – «развитой социализм» считать «недоразвитым коммунизмом»)? Нам ведь к головостоянию не привыкать. Давно забыли, что слушать надо не эхо, а рождающий его звук.

Хрущеву понадобилось три года, чтобы приглушить в себе трепет перед тенью диктатора и под покровом ночи рассказать на ухо делегатам XX съезда, какой он был злодей. К XXII съезду он собирался докопаться до нижних кругов сталинского ада и предать гласности сводные данные о совершенных «под водительством Сталина» преступлениях. Пишу об этом со знанием, ибо помогал одной из рабочих групп в просмотре немецких документов по «заговору М. Н. Тухачевского». Собирался и отказался. На то имелись причины.

Главное – Хрущев не был человеком, готовым сводить счеты с самим собой. Отводя правду от себя, ему не оставалось иного, как приглаживать Сталина.

Но преемникам Хрущева, что им мешало параллельно с критикой волюнтаризма наследника Сталина проинвентаризировать по совести само наследство? Брежнев не только не продолжил десталинизацию, но принялся ее притормаживать, а после разгона пражских «еретиков» скатился к неосталинизму.

В качестве генерального у Ю. В. Андропова руки не дошли до «феномена Сталина», если допустить, что он склонялся это сделать. После полутора десятков лет председательствования в КГБ объективно он был подготовлен поставить сталинизму точный диагноз.

К. У. Черненко высший политический пост достался благодаря… его недееспособности. Я, пожалуй, соглашусь тут с послесоветским А. Н. Яковлевым, К. У. Черненко – «ослепляюще яркий сигнал катастрофы системы, ее нежизнеспособности». Яковлев упустил заметить, что сигнал этот зажигался не без помощи Горбачева. Он голосовал на политбюро за Черненко.