Валентин Фалин - Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания

Из слов Зимянина видно, что он не посвящен в наш разговор с Андроповым. Мне остается сделать вид, что задание – новость.

Начальник Генштаба сомневается, что у них по Катыни обнаружится что-либо стоящее. Но необходимые поручения дает. Относительно советских военнослужащих, пропавших без вести в польско-советской войне 20-х гг., поднимут архивы.

Ф. Д. Бобков готов принять поручение к исполнению, но в КГБ этот участок за В. М. Пирожковым. Чтобы не вышло накладок, просит уточнить и подтвердить.

Ставлю в известность Зимянина. Высказываюсь за подключение к розыску документов общего отдела ЦК и МИД СССР. Условливаемся, что после доклада Андропову все запустим в работу.

Дальше произошло давно ожидаемое и тем не менее непредвиденное: умер Л. И. Брежнев. Руководству не до Катыни. Андропов занял пост генерального секретаря и вскоре, по-моему 14 ноября, связывается со мной по телефону:

– Выполнил твое поручение и поставил на политбюро вопрос о целесообразности поездки Громыко в Бонн. Министр считает, что доводы за перевешивают. Никто спорить не взялся. Я решил, что мне брать чью-либо сторону не резон. Пусть едет, если собирается добиться проку.

Что мне сказать? Что наши отношения с Громыко потеплеют еще больше? Что не любое мнение, высказанное доверительно, следует авторизовать? Что пока не имею ответа по Катыни? Не для телефона все это.

– Примите поздравления и пожелания вам сил на посту генерального секретаря. Что касается визита министра в Бонн, я сделал то, что требовала совесть, и остаюсь при своем.

Иду к Зимянину. Надо бы ускорить подключение КГБ и общего отдела ЦК к исследованию катынских документов и материалов. Несколькими часами спустя получаю санкцию на контакт с В. М. Пирожковым.

С этим заместителем председателя КГБ у меня телефонное знакомство со времени истории, когда офицер по безопасности в Бонне собрался установить слежку за мной. Приглашаю Пирожкова к себе на следующий день. Он обещает прихватить с собой «пару досье».

А вечером у меня встреча с председателем КГБ В. В. Федорчуком. Совсем на другую тему.

Я был на последней встрече Брежнева с Кармалем и вынес из нее твердое убеждение – мы загнали себя в трясину. Из «помощников» нас сделали наемниками. Ради кого и чего проливается кровь наших солдат и самих афганцев? Неужели во всем Афганистане не найдется патриотически настроенных людей с современным мировоззрением, которые способны говорить с нами, не отвешивая поклонов и не стараясь перекладывать на иностранцев свои заботы? Когда восточный вельможа говорит «ваше мнение мне приказ», я ему не верю.

Председатель КГБ слушает, но своего отношения никак не раскрывает. Меня интересуют, если уж на то пошло, не его суждения об обстановке, а данные о конкретных афганских деятелях, известных в стране честностью и непреклонностью убеждений. Чаще других компьютер памяти выдает два имени: генерал Кадыр (парчамовец, X. Амин замучил его почти до смерти в тюрьме) и Ахмад Шах Масуд из вооруженной оппозиции.

Федорчук спрашивает, почему я обращаюсь именно к нему. Отвечаю в не менее прямой форме:

– К кому же мне, простите, обращаться? В комитете скапливается вся информация, сидят бригады аналитиков, вы лучше знаете, что готовится с территории Пакистана.

– Я человек новый в КГБ. Нельзя сказать, что мне удалось пролистать горы донесений, в том числе по линии внешней разведки. Политические решения, к которым подводит наша беседа, не в компетенции комитета. Без Андропова тут не обойтись.

– Ясно, что смена вех в Афганистане – задача политического руководства, и ни у кого в мыслях нет присваивать его функции. Но если есть потребность и намерение высказать какие-то рекомендации, то надо сначала исследовать факты, все в совокупности, и это не только наше право, но и обязанность.

Председатель замечает, что о генерале Кадыре он слышал лестные отзывы. Но к окончательным суждениям не готов. Предлагает продолжить обмен мнениями после того, как он заслушает своих специалистов. Новой встречи у нас не получилось.

В. М. Пирожков принес не документы, а известную нацистскую «белую книгу» по Катыни и текст доклада Комиссии академика Бурденко. Не понял, что от нас требуется? Объясняю задание генерального и прошу в этой связи раскрыть, чем владеет КГБ.

Как ни в чем не бывало, Пирожков извлекает из атташе-кейса подборку публикаций с аннотацией на русском языке, появлявшихся в разные годы в Польше, Англии и за океаном, копии материалов, фигурировавших в Нюрнберге, и т. п. Примирительно констатирую:

– Очень хорошо, что в комитете тщательно учитываются и собираются все материалы, публикуемые в печати. Это тоже полезно знать при формировании уточнений и дополнений к прежней позиции. Но пересказом известного мы не отделаемся. Ряд вопросов остается неотвеченным и перед поляками, и перед самими собой. Сталину в 1941 году было известно, что польских офицеров нет в живых, известно задолго до появления сообщений об обнаружении захоронений в Катынском лесу. Что из этого следует? Что следует из заявления Берии в том же 41-м году полякам: «Мы совершили трагическую ошибку»?

В ответ Пирожков делает неожиданное признание:

– В КГБ хранится совершенно секретное досье. Оно запечатано с резолюцией «вскрытию не подлежит». Вы предлагаете обратиться к его содержанию?

Гость сказал больше, чем имел право говорить. С этой минуты я знаю: документы существуют. Они не исчезли. Их прячут. Более строгим грифом секретности могло быть только «после прочтения сжечь». Зная нравы комитетских работников старой школы, реагирую следующим образом:

– Мне документальное хозяйство КГБ и правила обращения с ними не знакомы. Стало быть, я не в состоянии рекомендовать, какие из бумаг и откуда извлекать. Этим займетесь вы в пределах полномочий, которые у вас имеются или могут быть вам даны.

Прошу Пирожкова посоветоваться с коллегами, как ему выполнить свою часть задания Ю. В. Андропова. Мне же, за отсутствием секретных материалов, остается руководствоваться неоспоримыми фактами в их взаимосвязи. Они приглашают к раздумьям.

Первая встреча с В. М. Пирожковым тоже стала последней. Все рухнуло буквально на следующий субботний день.

В понедельник звонит М. В. Зимянин:

– Не слишком ли ты глубоко хватил по Катыни? Держись в рамках.

Пирожков превратно доложил по команде наш обмен мнениями? Дошло до него, что проговорился, и теперь перестраховывается? Оказалось, что первым бросил камень, от которого пошли круги, другой.

Со мной связывается Г. А. Арбатов:

– Надо бы посоветоваться. Я в курсе, что ты завтра летишь на Пагуошскую встречу в Женеву. До отъезда обязательно необходимо увидеться.