Валентин Фалин - Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания

– Информация для соцстран вчерне сделана. Письмо по КПСС в работе на Старой площади. Циркуляр совпослам к вечеру доложим.

– По мере готовности проекты мне на стол, и все сегодня. К ближайшему заседанию политбюро за МИДом не должно быть долгов.

Министр опять какой-то дерганый. Вполне возможно, и из-за необозримого количества забот и дел, на нем лежащих. Громыко был сам виноват, что превратил свою жизнь в сплошное бурлачество. От зари до часу-двух ночи он читал, писал, правил тексты. Когда кипа бумаг иссякала, Громыко выпивал залпом стакан крепчайшего чая и засыпал мертвецким сном, чтобы наутро все повторилось заново. Заместителям он доверял мелочи и не терпел, если даже В. В. Кузнецов, первый из замов, неосторожно произносил слово от «имени МИДа». Немедленно раздавался окрик: заместитель может говорить от имени министерства только по поручению министра в каждом конкретном случае.

Наиболее способным из своих заместителей Громыко находил B. C. Семенова. «Талантлив, но, когда впадает в философствование, не очень пригоден для земных дел. К тому же неусидчив». «В. В. Кузнецов – исполнитель. Аккуратный и надежный. Дисциплина в политике не лишнее, но одной дисциплиной политика не делается».

Отзыв министра о Кузнецове в разговоре со мной совпадал с отзывом Хрущева о самом Громыко. Слушая аттестации министра своим замам, я невольно улыбнулся, спровоцировав вопрос:

– Что веселого вы нашли в моих словах?

Громыко приглашает по возвращении в министерство явиться к нему.

– В каком настроении отбыл Брандт и что думают в его делегации?

– Насколько могу судить, удовлетворение соседствует у западных немцев с тревогами. Шеель опасается, что наши договоренности обогнали готовность общественного мнения ФРГ отречься от прежних предрассудков. Поэтому он ждет трудных месяцев. Неясны сроки окончания переговоров с Польшей и начала диалога с ГДР. До серьезных разговоров с восточными немцами дело едва ли дойдет, пока не наметится сдвиг в нашем обмене мнениями с тремя державами по Западному Берлину.

– Дай немцам палец – они руку по локоть норовят отхватить. И Бар, и Шеель знали, на что идут, согласовывая статьи договора. Мы услужили Бонну, не отвергнув письмо о «единстве». Могли и отказаться его принять, пусть бы себе заявляли что хотят. Я же не требовал от них, чтобы они подшили в досье мое письмо о признании границ и кое о чем прочем.

Вот почему мурыжили в экспедиции МИДа прием письма В. Шееля о единстве! Не иначе, сам министр и придумал. По меньшей мере нашему отделу об этом ничего заранее не было известно. Вместо того чтобы одностороннее письмо осталось односторонним действом, затея А. А. Громыко привлекла к нему повышенное внимание. Из этого ляпсуса я не сделал выводов для самого себя на будущее, как вы убедитесь. Увы.

– Московский договор, – продолжал министр, – выходит за рамки двусторонних отношений. Правильная оценка значения зафиксированных в нем урегулирований придет, возможно, через годы. Именно это, а не просто расстановка сил внутри ФРГ будет определять степень напряженности борьбы вокруг и в связи с Московским договором.

Против этого тезиса ничего не возразишь. Излагаю свои соображения в пользу незамедлительных шагов по оздоровлению советско-западногерманских отношений, не дожидаясь ратификации Московского договора. И тут же пересказываю мысль о пересмотре советской военной доктрины в Европе с учетом возникшего нового качества. Напоминаю министру, что мы с ним не раз выходили на эту тему, и теперь, в контексте подписанного накануне договора, самое время привнести сюда движение.

Громыко поддержал идею активного развития отношений с ФРГ.

– Вы и займитесь составлением сводного плана. Что и в какой последовательности нужно было бы сделать, не размывая наших позиций. Нельзя в то же время дарить противникам договора аргумент, что нормальные отношения возможны и без создания для этого правовой основы.

Министр делает какие-то пометки в блокноте, меняя карандаш с отломившимся грифелем на острозаточенный.

– Что касается нашей военной доктрины, то это особая область. Думать надо. Но НАТО не сводится к ФРГ или даже только к Европе. Посмотрим.

Возможно, я невнятно объяснил свою мысль. Скорее всего, однако, министр давал мне понять, чтобы я не вторгался в запретные сферы, где незваных гостей не жалуют. Так или иначе, он уклонился от детального разговора по военной проблематике и не среагировал на такой мой довод, что ратификация прошла бы гораздо легче, если бы немцы почувствовали позитивные последствия наметившегося поворота в отношениях с СССР в сфере безопасности.

Под вечер меня приглашают в приемную Л. И. Брежнева. Вернее, я должен зайти к А. М. Александрову, чтобы вместе с ним проследовать к генеральному секретарю. Разговор с Брежневым состоялся по телефону. Что-то помешало ему принять меня.

– Ты что натворил? Звонят секретари. В трех районах – на Смоленщине, в Белоруссии и Предуралье население расхватывает соль, мыло и спички: «С немцами договор подписали. Значит – скоро война». Глубоко сидит в людях трагедия 1941–1945 годов.

Брежнев поделился своими впечатлениями от беседы с Брандтом.

– Личный контакт, кажется, установился. Брандт согласен, что в отсутствие формальностей легче добираться до сути. Не заменяя МИДов, мы должны свою работу продолжать. Обмен мнениями этажом повыше может ускорить темпы движения. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что в обоих МИДах чиновников больше, чем политиков. Особенно политиков новой ориентации. Без подкрепления сверху многое может застрять в бюрократических рогатках.

– Смекаешь. Андрей (Громыко) опытный дипломат, но и его временами приходится подправлять, чтобы не оступился.

Наверное, это давно уже не великая тайна – у нашего МИДа было отобрано исключительное право на контакты с главой правительства ФРГ. Брежнев и Брандт создали свой параллельный канал прямой связи. На советской стороне функцию неформальных представителей первого лица выполняли В. И. Кеворков, политический советник Ю. В. Андропова, и В. В. Леднев. Этот необычный институт играл весьма конструктивную роль, пока Брежнев был в состоянии держать руку на пульсе событий, хотя и порождал много неудобств для меня лично. Достаточно упомянуть, что посол не получал никакой официальной информации о содержании обменов мнениями по специальному, как называлось, каналу. Выручали отчасти мои давние и доверительные отношения с Кеворковым.

– Каковы перспективы у Брандта дома? Данные поступают неоднозначные, – спросил меня Брежнев.

– Если без прикрас, то мы перестарались. Гибкости и широты нам не хватило.

– Андропов докладывает мне примерно то же самое.