Валентин Фалин - Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания

– Каких-либо новых идей у Громыко нет. В любом случае он не доверил их мне для передачи руководству ФРГ. Соображения, которые я выскажу, надо воспринимать как мои собственные. Не хотелось бы, чтобы их возможное и даже вероятное несанкционирование министром создало впечатление, будто я передергивал. Если эта оговорка принимается, готов продолжить. Если она смущает, можно считать, что свою миссию я выполнил, и завтра начальство в Москве будет извещено об изложенных вами озабоченностях.

Собеседник замечает, что находит мою оговорку почти само собой разумеющейся. Гарантий в нашем деле, к сожалению, не выдается, поскольку последнее слово не за нами.

– Условились. Забудем на время, кто за что прежде выступал, проинвентаризируем факты, в том числе и неудобные, а затем, оснастившись здравым смыслом, прикинем варианты. Борение за старые принципы поглотило четверть века. Два-три урока за это время мы должны были бы усвоить, а именно: кризисы не сыпались с небес, они возникали как продукт деятельности людей; от людей же зависело профилактировать или разрешать их и на какой манер; на кризисах грели руки политики, расплачивались за них широкие массы и отдельные смельчаки.

Бар тем временем раскуривает следующую из коллекции своих трубок.

– Пора бы ввести в действие новые принципы, уважение которых позволило бы мирно сосуществовать, без того чтобы возлюбить ближнего. Среди них придется числить, в частности, равное отношение к правам и интересам каждого из участников противостояния. Попытки ущемить позиции СССР не укрепят положения трех держав. ФРГ придется признать права и интересы ГДР, чтобы избежать дискриминации своих прав и интересов. При пользовании, скажем, коммуникациями практичнее было бы опереться на соответствующие международные правила. Трудный вопрос – федеральное присутствие в Западном Берлине. Налицо конфликт между фактическим положением и правовым статусом Западного Берлина даже под углом зрения трехсторонних предписаний. Правовые позиции западных держав, как ни странно, ближе к СССР и ГДР, чем к ФРГ. Это трудно произнести вслух, но такова реальность.

Спрашиваю Э. Бара, достаточно ли ясно я выражаю мысль? Он находит точки соприкосновения в наших подходах и просит меня продолжать.

– Целью урегулирования, на мой взгляд, должно было бы быть предотвращение дальнейших больших и малых осложнений в Западном Берлине и из-за него. Население города тоже имеет свои права, и их нельзя сбрасывать. Не «хиреющая деревня» (установка ГДР), но и не «самая дешевая атомная бомба в центре Восточной Германии» (лозунг западных политиков). Интересы населения не получат солидной защиты без удовлетворительного решения проблемы гражданских связей Западного Берлина с ФРГ и, видимо, человеческих контактов, рассеченных стеной в некогда едином городе.

На этой встрече или это случилось уже при третьем сидении, прошу прощения, не помню, Э. Бар делает многозначительное замечание:

– Если бы специфика отношений ФРГ – Западный Берлин была передана на немецком языке понятием «биндунген» (узы), то подтверждение того факта, что Западный Берлин не является «составной частью ФРГ», не вызвало бы в Бонне слишком больших возражений.

Из реплики собеседника заключаю, что в черновых наработках западные немцы и, похоже, три державы продвинулись дальше, чем, исходя из словопрений четырех послов, у нас считалось. Вместе с тем оброненная Э. Баром реплика настораживала: я втягивался в диалог, в котором мог опираться в основном на опыт в субъективной его интерпретации. Груды материалов, что довелось мне перешерстить, не были поручительством правильности маршрута. В любом экспромте важно вовремя поставить точку.

– Короче, первым делом следовало бы рассортировать желательное и возможное. В 1959 году «Шпигель» саркастически писал, как некоторые дипломаты (в контексте совещания министров иностранных дел в Женеве) разговорами о невозможном убивают ростки возможного. Эта метода на вооружении по сию пору. Имей выбор, я предпочел бы соглашение со строгими обязательствами по строго означенному кругу вопросов аморфным декларациям на необозримом поле. И последнее на сегодня. «Техническое соглашение», выводящее за борт проблемы, которые интересуют СССР и ГДР, не пройдет. ФРГ придется позаботиться о том, чтобы три державы не слишком задержались с модернизацией их германской политики и адаптировались на перемены, уже вызванные к жизни социал-либеральной коалицией.

Еще с четверть часа потрачено на проговор деталей. Хозяин делает пометки. Он не скрывает, что разговор вышел за рамки его ожиданий. Видимо, без особых отлагательств стоило бы встретиться снова и так же в Западном Берлине. Обговариваем, как поддерживать связь, заботясь о строжайшей доверительности.

Уже поздно, за полночь. Мне предстоит еще писать телеграфный отчет в Москву, ранним утром созвониться с A. M. Александровым для упреждающей ориентировки генерального секретаря. Только после этого займу место в самолете и на два часа останусь наедине с самим собой.

Подходящий случай еще для одного признания. Как известно, в своем отечестве пророков не бывает. В моем бывшем отечестве пророк должен был по совместительству занимать по меньшей мере кресло в политбюро. Зато мнению «из-за бугра» внимали. На дипломатической службе я столкнулся с этим, едва попав в МИД СССР.

B. C. Семенов докладывает А. А. Громыко о разговоре с Ф. Колером, американским послом в СССР. Это было в 1959 г. в Женеве. Министр весь внимание. Почти после каждой услышанной фразы он приговаривает: «Любопытно, интересно». Затем вдруг уточняет:

– Кто это сказал?

– Это я сказал, – отзывается Семенов.

Все. У Громыко враз иссякла охота слушать своего заместителя. Он не спрашивает, как реагировал Ф. Колер и что он вообще говорил.

Отсюда стремление многих советских представителей освещать собственные идеи иностранным авторитетом. Если произнесенные вами слова вложить в уста партнеру, когда он, понятно, идентифицируется с вашим ходом мысли, или подать их таким образом, что авторство будет подмаскировано, ваше сообщение как минимум прочтут. Или брать грех на душу, или полагаться на авось.

Мои отчеты о встречах с Э. Баром и позже втроем, когда в ворожбу включился К. Раш, были начисто избавлены от «яканья», от претензий на личный след в истории. Это не противоречило, убежден, редкостной атмосфере, сложившейся в нашей команде, временами напоминавшей бригаду медиков, подчинивших себя цели поставить пациента на ноги.

Детали лишь утомили бы читателей. Документы осели в архивах и рано или поздно будут оглашены. Любопытнее будет рассказ о том, что почти не отразилось в бумагах.