Степан Тимошенко - Воспоминания

В раннем детстве в зимние вечера, когда отец был свободен от хозяйственных забот, мама читала ему вслух стихи Шевченко. Шевченко писал языком Киевской губернии и некоторые слова казались отцу непонятными. Но мама, знавшая польский язык, могла понимать без всяких затруднений.

Отец был фанатиком своего дела и, когда работал, все остальное уходило на второй план. Когда он погружался в дела, он забывал и о семье и о детях. Мама всегда была мягче и понимала больше, что кроме дел есть и другие стороны жизни. В наших малых делах мы, дети, шли к матери и в нужных случаях она являлась посредником между нами и отцом. Семья была дружная и жизнь шла тихо и мирно. Я не припомню даже никаких признаков несогласий между отцом и матерью.

Некоторые разрозненные воспоминания у меня остались от самого раннего детства, когда мне было вероятно не больше трех лет. Мою жизнь, начиная с пятилетнего возраста, я припоминаю довольно хорошо. В Базиловке тогда еще существовала старая помещичья усадьба с большим садом. Устраивалась эта усадьба украинским помещиком Дорошенко, потомком украинского гетмана. В наше время дом был уже очень старый, постройки, вероятно, конца 18‑го века. Сад был запущен. Только вблизи дома чистились дорожки и держались в порядке цветочные клумбы, а подальше густые заросли покрывали площадки и искусственные насыпи сада, когда‑то разбитого во французском стиле. В моем детстве этот сад играл огромную роль. Большую часть времени весной и летом я проводил в этом саду, и теперь, вспоминая детство, мне прежде всего представляется наш сад. Он занимал, кажется, 18 десятин (гектаров), но тогда он казался нам прямо бесконечным.

Весной и летом мама много помогала отцу. Огороды и табачные плантации, обрабатывавшиеся женским трудом, были полностью в мамином заведывании. При таких условиях мы часто предоставлялись самим себе и пользовались почти неограниченной свободой. Была, конечно, няня, но она обычно была занята меньшим из детей и старшие довольно скоро освобождались от ее опеки. Мы уходили в сад, где было несколько прудов, и там проводили время. Нам было только строго запрещено купаться и плавать на лодке при отсутствии взрослых. Мы это требование выполняли почти до 10- летнего возраста, когда уже хорошо плавали. Но и без купания на прудах было много интересного. На мелком берегу можно было бродить по воде, закатавши штаны, можно было охотиться в зарослях на лягушек и ужей, которых было большое количество.

Иногда мы уходили в ноле к пастухам. Там тоже было немало развлечений. Пастухи, деревенские мальчишки 12- 15 лет, умели делать из пеньки кнуты. Из соломы и стеблей травы плели корзиночки. Делали дудки и сопилки. Все эти занимательные вещи можно было выменивать на газетную бумагу, шедшую на папиросы. Пастухи сажали нас на лошадей и мы рано привыкли к лошадям и неплохо ездили верхом.

У меня было еще одно увлечение: играть в куче песка, оставшейся во дворе от каких‑то построек. Здесь из песка строились крепости, замки и особенно — железные дороги. С железной дорогой я познакомился рано. Осенью, когда заканчивались полевые работы, отец и мать обычно уезжали недели на две в Киев, который был от нас верстах в двухстах. Эти поездки были очень важным событием в моей жизни и некоторые подробности этих поездок я помню до сих пор. Помню, как за несколько дней до отъезда вытаскивали чемоданы. Мама укладывала вещи. Когда все бывало уложено, отец сам завязывал чемоданы веревками для большей верности. Чтобы попасть в Конотоп на станцию к вечернему киевскому поезду, выезжали пораньше. Езды было часа 3-3½ (35 верст). Уже поездка в Конотоп представляла большой интерес. По дороге приходилось проезжать через несколько сел, мимо помещичьих усадеб. Нас, конечно, все занимало — усадебные постройки, сады при усадьбах, пруды… В одной усадьбе, прямо над дорогой, стоял винокуренный завод с трубами. Наконец, подъезжая к Конотопу, мы должны были переезжать железно-дорожный путь. Почему‑то эта железная дорога, этот переезд, производили на меня громадное впечатление и с самого раннего детства я мечтал о железной дороге. Я строил железные дороги на песочной куче, а позже, когда подрос, всегда мечтал сделаться инженером. Станция Конотоп поражала меня своими размерами, массой света и громадным блестящим самоваром в зале.

Мы ехали до Киева целую ночь. Утром подъезжали к городу. Сначала шел большой сосновый лес — больше нашего сада! Потом Днепр! Переезд по мосту производил на меня огромное впечатление. Я смотрел во все глаза. Под мостом иногда проплывали барки. Вдали виднелся цепной мост. На киевском горном берегу видна была Лавра и другие церкви. Все было для меня ново, так непохоже на Базиловку. Потом — Киевский вокзал. Проезд на извозчике в гостиницу. Мощеные улицы. Дома, которые казались мне огромными. Памятник Бобринскому на углу Вокзальной улицы и Бибиковского бульвара. Обо всем этом я буду потом вспоминать и рассказывать по возвращении домой. Отец и мать с детства знали Киев, жили в нем. У них были там знакомые, которых им хотелось повидать. Была также возможность побывать в театре, послушать музыку. Меня иногда брали в театр. Я часто засыпал во время представления. Но и до сих пор помню, какое впечатление на меня произвела дуэль Ленского и Онегина. Как я был рад, когда, после окончания действия, Ленский оказывался живым и раскланивался перед публикой.

С раннего детства отец брал меня с собой в поле. Он объезжал работы на беговых дрожках. Все было так интересно! Цветы в овраге перед сенокосом. Курганы на поле. О них рассказывали разные истории. Из полевых работ мне почему‑то особенно нравилась косьба сена. Ряды косарей, их косы, бруски и лопатки для точения кос — все было занимательно и значительно. Позже, когда я подрос, я научился косить и мог делать это не плохо. Тогда я уже читал Анну Каренину, знал, как Левин работал с косарями, но толстовцем не сделался. Левин казался несерьезным баричем.

Когда мне было лет пять, началось учение. Купили азбуку. Занималась со мной мама. Это было зимой, когда нет никаких работ в поле. Я не помню, чтобы чтение или первые уроки арифметики представляли для меня затруднения. С занятиями зимой я примирился, но учение летом было всегда для меня большой неприятностью. И до сих пор вижу, как в ясный летний день я сидел за столом в саду и учил стихи:

«Сегодня растворил темницу

«Воздушной пленницы моей,

«Я рощам возвратил певицу,

«Я возвратил свободу ей».

Я решительно ничего не понимал о какой темнице и о какой пленнице шла речь. Мама задала урок и ушла по своим делам, а я с непонятными стихами терял такое чудное время! Никогда я не любил учить наизусть стихи. Занятия становились еще труднее, когда из Киева на лето приезжали две маминых подруги, учительницы Фундуклеевской гимназии. Одна из них, как видно, большая любительница обучать детей сейчас же организовывала занятия. И вот, после завтрака, приходилось садиться за учебник французского языка и терять понапрасну золотое время. Ничему мы не научились и только лучшие часы летнего утра были испорчены.