Любовь Овсянникова - Шаги по земле

Хотя, конечно, проблемы тоже были и заключались они в неодинаковом менталитете, отличиях в культуре, способе ведения хозяйства. Жившие по лесам переселенцы до 1939 года понятия не имели о колхозах, а советские украинцы к этому времени уже пережили коллективизацию и подняли народное хозяйство на должный уровень. Решительно нам не нравились и антисоветские настроения новых граждан, их человеческая неблагодарность за радушие и приют. Ту неприятную мысль, что они были не просто необразованными, но и врагами, они не преминули подтвердить своими делами, когда в течение первого же года проживания в Славгороде сожгли дотла колхозную конюшню с лошадьми и склады с посевным материалом. Но пусть это останется на их совести.

Проблема депортации украинцев, продолжавшаяся до 1952 года, мало изучена, меньше, чем переселение греков, немцев, евреев. Не то что она замалчивалась, а просто это никого не интересовало. Хотя сам факт насильственной депортации украинцев из Польши, сопровождавшейся польским террором, не мог служить миру и дружбе наших народов, и его оглашение вряд ли поощрялось. Вот поэтому мы тогда не могли узнать, откуда приехали к нам эти забитые, отупевшие люди, не понимающие, что их не пленили, а спасли от смерти.

Март 1953 года, залегшая в селе тишина. Наши соседи не улыбаются и говорят шепотом, ходят вкрадчиво, как бы стараются не шуметь. В воздухе — тревога, подавленность, растерянность. Детям не разрешают играть, шуметь. Моя бабушка по вечерам долго-долго молится перед иконами, чего не делала никогда, жарко шепчет, просит Бога о ком-то. Что-то случилось. И скоро я узнаю что — тяжело заболел Сталин. Значит, это для него она просит защиты и Божьей милости. Да, говорит бабушка, Сталин — наш вождь и учитель, без него нам будет очень плохо.

Тут и там в домах собираются семьи и оглашают сводки о его самочувствии, всячески перетолковывают каждое газетное слово, пытаются что-то вычитать между строк, ждут чуда. Люди понимают, что страна оказалась в опасности — ну как в высших эшелонах власти начнутся междоусобицы, тогда это добром не кончится. Им хочется анализировать, высказывать допущения о возможном преемнике великого Сталина, но они опасаются быть неправильно понятыми и только обмениваются красноречивыми взглядами.

В доме у бабушки Федоры Бараненко всегда висел портрет Трофима Лысенко, улыбчивого бодрячка в вышиванке. А тут она его сняла и повесила портрет Сталина, теперь целыми днями плачет и вытирает слезы кончиком передника. От родителей я знала, что бабушка Баранка сильно пострадала от властей, была осуждена и по суду сослана на Дальний Восток. А теперь плачет… Дивованию моему нет конца, мне интересны все эти несоответствия, и за ними я ощущаю тайну, скрываемую взрослыми. На мои вопросы папа отмалчивается, мама шлепает по попе. Ловлю момент, чтобы спросить у бабушки Саши. Но отвечает не она, а дядя Жора, который работает в сапожной мастерской, куда отовсюду собираются новости обо всех, и он все-все знает:

— Так их же тюрьмы от голода спасли!

И он сказал, что у бабушки Баранки есть дочь Оксана, которая замужем за энкэвэдистом из тюремщиков, и в голодные годы она забирала к себе мою крестную, чтобы прокормить на дармовых харчах. Да и матери постоянно слала посылки с продуктами. Дядя Жора победно забивает деревянные гвозди в подошву и подводит итог:

— Кончилось их время! Отъели они свое, теперь и мы поживем.

— Не слушай его, — шепчет мне бабушка Саша в спальне, когда мы ложимся спать. — Сталин очень хороший, он любит всех людей, и люди его любят. А твой дядя Жора просто дурак. Что мне делать с таким дураком?

И бабушка снова долго молилась о чуде. Но чуда не произошло. Сталин умер, а люди оплакивали его и между собой поговаривали, что теперь нам конец, к власти придут враги народа и больше хорошей жизни не будет. А потом их прогнозы подтвердились — пришел Хрущов, забрал у людей коров и зерно, заставил вырубить сады и вместо хлеба кормил кукурузой. А еще он выпустил из тюрем всех бандитов и разорил армию.

О хрущевской поре очень хорошо написал Докучаев, весьма едко. Чего только стоит такой фрагмент: «…он ликвидировал подсобные хозяйства, личный скот в рабочих поселках, при нем дошло до того, что Советский Союз стал закупать зерно за границей. Меткую характеристику в этом плане дал Хрущеву Черчилль. Когда его спросили: „Кто является самым умным человеком в мире?“, то он ответил: „Несомненно, Хрущев. Нужно же суметь оставить двести миллионов человек без хлеба“ [2] Докучаев М. С. «Москва. Кремль. Охрана», Москва, Бизнес пресс, 1995 г., стр. 148–149 ». За первую пятилетку хрущевского правления (т. е. в 1953–58 гг.) из колхозов бежали почти семь миллионов человек, в основном молодежь. Ощущение беспросветности будущего нарастало, хрущевские перлы вызывали глухое раздражение и никакие космические триумфы не могли скрыть банальную нехватку продуктов в магазинах.

В этом же году умерла моя прабабушка Орыся.

Но в чем-то дядя Жора был прав — к концу года к бабушке Баранке приехала жить дочь Оксана, с детьми и без мужа-тюремщика. Куда он делся, неизвестно. Поговаривали, что погиб в те же дни, что и Берия, мол, тогда без суда и следствия отстреляли самых опасных сталинистов, способных захватить власть. Может, это и не так, но не стало его. После смерти вождя в верхах продолжалась внутрипартийная борьба, Хрущов вел курс на ослабление страны, тем самым формируя условия для возникновения «антипартийной группировки». Кто-то продолжал радеть за народ, как Георгий Маленков в частности, предлагавший в два раза снизить сельхозналог, списать с крестьян недоимки прошлых лет, а кто-то, например как Николай Булганин, не решался идти против самодура, но все равно терял доверие и уходил с арены. А в народе неизменно аукались эти события.

После похорон Сталина бабушка Баранка еще долго плакала втихую, а затем в горнице снова поменяла портрет, водворив на место Лысенко. Впрочем, ненадолго — скоро он снова исчез и теперь уже навсегда. А следом ушла в небытие сама традиция вывешивать в горницах портреты политиков.

Я же начала бояться тихих слез, как верной приметы глубокого душевного несчастья, о котором не скажешь, ибо бесполезно жаловаться, столь оно неизбывно.

Подробный рассказ об этом оставлю для отельной книги о родителях, здесь — конспективно.

Мамин отец Яков Алексеевич Бараненко родился в поселке Славгород от Алексея Федоровича Бараненко и Орыси (Ирмы) Анисимовны Хассэн. Алексей Федорович погиб на расстреле вместе с мамиными родителями и похоронен с ними в братской могиле, которую мы не забываем. А Орысю Анисимовну я застала, даже хорошо помню — миниатюрную черненькую и старую, она доживала свой век с сыном Семеном, в его доме. А свой дом оставила невесте Александре Федоровне, жене Григория — самого младшего из выживших в войне сыновей. Умерла Орыся Анисимовна осенью 1953 года, на 85-м году жизни, могила ее затерялась. Моя мама статью и повадками, строем души, темпераментом, даже внешне пошла в нее, свою бабушку по отцу.