Любовь Овсянникова - Шаги по земле

Почему-то на той работе мама задержалась и после жатвы. Уже начался новый сентябрь, я пошла во второй класс, а она продолжала оставаться на элеваторе. После уроков у меня был выбор, куда идти: домой, и сидеть там одной, хоть бы даже и при полезных занятиях; к бабушке и не заниматься любимыми делами, вместо этого тратя время на пустые уличные гуляния; или к маме на привокзальный хутор.

Тут и говорить нечего! Выбор всегда был за последним вариантом, реже — за первым.

Дорога к маме была неблизкой, четыре километра, и вела через пустырь между двумя частями поселка — центральным, где жили мы, и пристанционным, где располагался вокзал и дальше в сторону Синельниково был элеватор. С двух сторон прямой дороги росли акациевые аллейки, а за ними — поля с посадками кукурузы, которые в сентябре уже пустели, топорщась высохшими корневищами. По проезжей части я идти опасалась — там ездили машины, поэтому шла полями, часто останавливаясь и рассматривая то обрубки кукурузных стеблей, то вьюнки между ними, то промелькнувшую ящерицу, а то и брошенного котенка, которого приходилось подбирать, относить в ближние дворы и оставлять там.

Передо мной простиралась ширь с предосенней желтизной, задумчивой и утомленной. А выше — ласковое небо невообразимой синевы. Мне, конечно, хотелось домой, где меньше нетронутости, простора, зато уютнее. Случалось, желание попасть в уют и заняться своими делами перевешивало, тогда я сворачивала в сторону и изменяла маршрут. Ничего удивительного, меня раздирали соблазны — совсем недавно я положила возле себя новую книгу — Григорий Адамов «Тайна двух океанов». Этапы привыкания и входа в нее, вникания в ее магию, принюхивания к аромату содержания, уже были позади; теперь все чаще я открывала книгу и выдергивала с крайних страниц отдельные фразы, изучала фамилии героев, на случайно открытых разворотах прочитывала короткие диалоги, пробуя стиль автора «на зуб». Мне уже был симпатичен и старшина Скворешня, и командир подводной лодки «Пионер» Воронцов. Пора было приниматься за основательное чтение.

Но и к маме тоже хотелось, ведь я ей еще не рассказала окончание предыдущей книги.

На дорогу к маме уходило часа два. Зачастую, ротозейничая по дороге на всякие чудеса, я приходила с таким опозданием, что мама меня уже и не ждала, полагая, что я отправилась домой. Встреча всегда была радостной, бурной, с объятиями, как будто я покорила нехоженый маршрут и за это мама угощала меня козинаками из кунжута — ах, объедение. Хотя и плоские пряники в виде разных зверушек, покрытые розовыми полосами застывшей сахарной кашицы, мне тоже нравились.

Вечером за нами приезжал папа на мотоцикле и увозил домой. Под зиму мама не смогла найти более приемлемой работы и заявила своему руководству об увольнении в связи с тем, что я была слишком мала, чтобы в короткие зимние дни оставаться дома одной после школьных уроков.

Самые трудные ситуации, давящие на нас словно пласты каменные, случались тогда, когда в них виделся тупик, когда сначала надо было привыкнуть к ним, потом разобраться в забрезживших вероятиях выхода, а дальше решить, какое из вероятий лучше. Это так мучило неопределенностью, зависшей во времени! Вернее, время тогда вообще представлялось остановившимся. Хотелось из всех-всех трудных ситуаций найти выходы, изучить их, рассказать о них, чтобы потом всем жилось легко и дышалось свободно.

Понимание того что такие ситуации не спускаются с небес, не выпадают на людей в виде осадков, а создаются ими самими, приводило к мыслям о человеке в целом, о том, что самое сложное природное явление не стихии с их прямолинейностью, а именно он — вершина творения. Так стоит ли изучать немой мир, если он — лишь простейшая часть бытия? Не отдать ли предпочтение человеку?

И папа со всей мощью своей наивной, почти мистической веры в знания мечтал видеть меня врачом, а я прядала от всего материального, плотского, способного к разложению. Я бежала смерти, праха, тления в любом виде! И стремилась к чистой мысли, абстракции, духу, вечности. Мы, тогдашние люди, постигали науку о нематериальной сущности человека эмпирически, набирали базу данных, которая в будущем скакнула из количества в качество и выделилась в многие отдельные науки, например, психологию. Как жаль, что это случилось позже! Хотя я совсем не сожалею, что основной моей специальностью стали логика и математика в приложении к вопросам движения.

Так вот о трудных ситуациях. Родители реагировали на них разно. Папа останавливался на первом этапе — привыкал к новой ситуативной данности и ничего не предпринимал, словно замирал. Он только чаще и дольше читал газеты, да глубже вздыхал. Кажется, из таких состояний он сам никогда бы и не искал выхода — ждал бы внешних изменений, когда что-то само произойдет или кто-то другой переменит ход неблагоприятных событий.

А мама нет, мама быстро ориентировалась и принимала решения.

В связи с этим вспоминается ее переход на работу в сельмаг, случившийся вскоре по окончании сезона хлебоуборки и закрытии киоска на элеваторе. Сельмаг только что отстроили, фактически перестроили из старого здания. Внутри он соблазнительно пах красками, чистотой и прекрасными вещами, которыми его начинили. В левом крыле продавались ткани, в правом — обувь, а посредине — все остальное, в том числе и готовое платье.

Тут маме предложили место и она согласилась. Только теперь ей предстояло работать не одной, как до сих пор, а в бригаде — с солидарной (коллективной) материальной ответственностью. Бригада состояла из нескольких человек, проверенных людей, коренных сладгородцев. Была среди них, например, тетя Люба, опытный торговый работник, красавица с прекрасным белым лицом. Правда, в то как раз время она переживала драму личной жизни. Ее недавно бросил Борис Тищенко — первый муж, местный красавец и книгочей, которым она гордилась, — ради Мэри Петровны, новой учительницы английского языка, приехавшей из Днепропетровска. Вернее, ради ее имиджа образованности и нездешности, якобы интеллигентности. Конечно, необразованная сельская женщина проигрывала перед такой важной залетной птицей. Была в бригаде и ученица, осваивающая возле опытных работников профессию продавца, Лида Репий, совсем еще девочка, недавняя выпускница школы, которую из-за неуспеваемости не принятая в старшие классы. Бригадирствовала Жаран Дора Антоновна, мама моей будущей учительницы математики, вечно веселая низенькая толстуха с золотым ртом. До войны ее муж был председателем колхоза, а мамин отец — его правой рукой по агрономии. Казалось бы, все свои, проверенные.

Направляясь после уроков домой, я заходила к маме, это же было рядом со школой. Прежде всего, хотелось увидеть ее, по свежим впечатлениям рассказать о школьных новостях. Какая-то неизъяснимо крылатая, летящая радость существовала оттого, что это было легко сделать из-за близости магазина к школе. Хотелось пользоваться этой возможностью еще и еще! Но в немалой степени меня привлекала обстановка неожиданных вещей, новых, пахнущих недавним изготовлением, обстановка сверкающего чистотой и свежестью помещения — со звонким простором, высокими потолками, неимоверно большими окнами и вездесущими зеркалами, в которой мама работала. Я задерживалась в магазине и наблюдала за его жизнью, за покупателями и продавцами, за простенькими операциями по производству продаж и покупок. Иногда магазин оказывался закрытым — я попадала на разбор товара, привезенного товароведами с областной базы или присланного в посылках Внешторга. Посылки были праздником, ибо содержали добротные импортные вещи, в основном обувь и одежду. Сверяясь с накладной, женщины выкладывали каждую кофту или пару обуви на прилавок и долго любовались ими — покупать дефицитные импортные вещи им не разрешалось, за ослушание грозило увольнение.