Любовь Овсянникова - Шаги по земле

Мне предложили работу в Днепропетровском химико-технологическом институте (ДХТИ), поэтому я так отчаянно и вырывалась из школы. В институт я попала случайно — не иначе, как ко мне бумерангом вернулось сделанное раньше добро. На кафедре теоретической механики и сопротивления материалов в качестве доцента служил отец Оли Коротковой — моей соученицы, которой я при распределении уступила место в Дубне. Она там удачно вышла замуж и была довольна жизнью. Ее родители были благодарны мне.

Вот ее отец и вспомнил обо мне, когда у них на кафедре появилось свободное место. Кафедру возглавлял интересный человек — Угольников Виктор Филатович, восстанавливающий Днепропетровск в послевоенные годы в качестве второго секретаря горкома партии, традиционно отвечающего за транспорт и промышленность. Мы с ним подружились на долгие годы.

К сожалению, попасть в штат кафедры не удалось — места ассистентов были прочно заняты, и я оставалась на почасовой работе (форма трудового соглашения, при которой оговаривается объем выполняемой за год работы, в данном случае вычитанные часы). С началом учебного года меня принимали на работу, с окончанием — увольняли. А для сохранения непрерывного трудового стажа (в условиях социализма это было важно при начислении пособий по болезни), то же самое проделывали летом: принимали на подготовительные курсы и вступительные экзамены, а потом увольняли. Это было непривычно, психологически раздражали бесконечные записи в трудовой книжке, от них она пухла до неприличия. К тому же меня в большей степени, чем других ассистентов, нагружали вечерним факультетом, ведь я была молодая и жила в трех минутах ходьбы от института — всем удобно, а мне отказаться практически невозможно. Дошло до того, что я работала только ночью, уходя из дому к вечеру и возвращаясь около двенадцати.

Тем не менее такое расписание до поры устраивало и меня, потому что с легкой руки Виктора Филатовича я по горло нагрузилась репетиторской работой, тратя на нее свободные дневные часы, — он первым попросил меня позаниматься математикой и физикой с его сыном, учеником выпускного класса школы. А потом пошло-поехало. То одна доцент попросила позаниматься с племянницей, то кто-то из знакомых моих сотрудников искал репетитора для своего чада и те выходили на меня, то попросили подготовить к вступительным экзаменам внучку нашей оперной примадонны. Короче, я втянулась в репетиторство. Платили хорошо. Наравне с Котляром Борисом Давыдовичем, который когда-то работал в нашей школе учителем физики, а теперь был сотрудником одного из исследовательских институтов, я стала лучшим в городе репетитором по математике, как сказали бы теперь — брендовым. У меня появились полезные знакомства. Такой образ жизни устраивал и Юру. Он учился в аспирантуре и нуждался в свободных вечерах для работы над диссертацией.

В ДХТИ повторилась знакомая уже история с редактированием научных трудов, правда, на этот раз с отдельной оплатой. А в деньгах мы нуждались, Юриной невысокой стипендии (80 руб.) не хватало.

Все складывалось как нельзя лучше. И так продолжалось бы еще долго, но тут Юра получил квартиру на «Парусе», в спальном районе, немыслимо далеком от тех мест, которые мы любили, где работали. Добираться туда-сюда можно было только на троллейбусе, к тому же с пересадкой в центре, за центральным универмагом, либо в речпорту, причем в последнем случае — с большим пешим переходом. Другие виды транспорта на «Парус» не ходили. Днем дорога в одну сторону забирала не меньше часа езды да полчаса ходьбы, а о ночи и говорить нечего. К тому же на «Парусе» с окончанием дня воцарялись глушь, темнота, безлюдье. И это при том, что в разросшемся городе участились тяжкие преступления, одно из них случилось именно там.

Работать по вечерам я больше не могла. Мне опять пришлось менять работу — к огорчению и неудовольствию, вынужденно.

Помог Юра. Его коллега ушел из ИГТМа во ВНИИмехчермет (Всесоюзный научно-исследовательский институт механизации труда в черной металлургии и ремонтно-механических работ) и забрал меня с собой. В общей сложности я проработала там восемь лет, довольно скучных. Кстати, тут еще раз мои пути пересеклись с Котляром Борисом Давидовичем, и я увидела, какой несправедливой бывает жизнь — его, на которого молились ученики и абитуриенты многих поколений, тут откровенно третировал заведующий лабораторией, не давал спокойно работать. И в результате Борис Давыдович ушел в Горный институт, где вскоре умер от инсульта.

Помню, как я пришла на собеседование к Лободе Вячеславу Васильевичу, заведующему лабораторией, куда нужен был научный сотрудник, и он в качестве испытания предложил мне решить однородное дифференциальное уравнение. Я до того возмутилась, что даже поперхнулась:

— Я преподавала в вузе теоретическую механику и сопромат, где такие уравнения решали устно, их даже составляли по ходу формулирования задач. Вы что — издеваетесь надо мной?

Ничего удивительного не было — этот выпускник металлургического института (в те годы самый тупой из вузов, но его репутацию необыкновенно раздули, потому что там учились дети крупных и мелких начальников из металлургии) мнил себя большим теоретиком. Он, видите ли, на производстве не работал и в инженерии не погряз, как другие научные сотрудники этого института — так он считал и этим гордился. Как всегда, правда была посередине — это был отраслевой институт союзного значения (принадлежал Министерству черной металлургии СССР), где в основном трудились бывшие производственники, и Вячеслав Васильевич действительно на их фоне казался Ньютоном. Но только не в сравнении с хорошим механиком, получившем образование в университете!

Его любовь к теоретическим знаниям оказалась полезной — он был в состоянии оценить меня и мое образование. Позже он поражался моей усидчивости и умению, как он выражался, «крутить формулы», когда я в изучаемых процессах вычленяла главные факторы, затем пыталась исследовать их влияние математически, получая в итоге уравнения, а дальше и решения. Самое волшебство для него заключалось в анализе этих решений, где делались допущения и утверждалось что-то новое и неожиданное. Это приблизительно так, как в результате решения уравнений теории относительности строятся гипотезы о рождении и развитии Вселенной. Писала, писала страхолюдные формулы, и вдруг — за ними открывается невиданный процесс. Завораживает, — говорил он.

В качестве состязания он иногда предлагал мне брать неопределенные интегралы, выискивая из таблиц самые сложные, ну самые-самые заковыристые. Для меня это было — ха!