Любовь Овсянникова - Шаги по земле

Жила и работала она в Донецкой области, на родине мужа. Умерла в день своего 60-летия от оторвавшегося тромба. Кажется, болезнь эта у нее наследственная, младшая сестра ее матери тоже совсем молодой ушла из жизни от тромбофлебита.

В студенческую пору я недолго дружила с Татьяной Мажаровой, с которой сблизилась во время совместного проживания на квартире у Марии Максимовны. Таня хорошо училась и была заводной девчонкой, хохотушкой и певуньей. Она хотела нравиться, первой задирала ребят, но, кажется, безобидно, хотя это и воспринималось как странность. Погулять она любила, нечего греха таить. Однажды загулялась с молодыми мужчинами, жившими по соседству, за полночь, и наша хозяйка решила не впускать ее в дом. Тогда Таня поднялась по стремянке и влезла в форточку (мы жили на втором этаже), под которой спала я. Она свалилась прямо на меня в тот момент, когда проснувшаяся Мария Максимовна уже поджидала ее и тут же принялась лупить клюкой. Но каково было мне переживать все эти неожиданности буквально на своем горбу?

У нас с Таней было одно интересное соревнование — кто дешевле пообедает в студенческой столовой, причем так, чтобы взять закуску, первое, второе и десерт. Иногда одного рубля каждой из нас хватало на три дня.

Замуж Таня вышла за первого, кто воспринял ее всерьез, нашего однокурсника Николая Кондру — изначально совершенно ей не подходившего. Был он неплохим, способным и внешне симпатичным парнем, но с независимым характером и серьезным взглядом на жизнь. Хотя, с другой стороны, трудно сказать, с кем эта заводила со странностями была бы счастливой, зато Николаю найти себе хорошую жену, не обманись он в Тане, не составило бы труда.

После развода с Николаем Таня разбила семью своих сотрудников. Как уж там получилось, не знаю, но с новым мужем она стала религиозной фанатичкой, вовлекла в это детей, дочь выдала замуж за попа, а сама, больше не зная материальных трудностей, колесит по паломническим маршрутам, целует руки священникам и не снимает с головы платок даже во сне. Научила своих детей рожать всех, кого Бог пошлет, и очень гордится тем, что не запоминает имена все новых и новых внуков.

Если бы в студенческую пору мне сказали, что с Таней случится такая метаморфоза, я бы ни за что не поверила. Но время всегда выявляет в людях скрытые дефекты.

Пока я жила на отдельной квартире, ко мне часто заходила Людмила Эпштейн, приятная девушка, дружелюбная, улыбчивая, соученица из местных жителей. Она активно адаптировала меня к городу, рассказывала о евреях, которых я не умела различать, давала советы в трудных ситуациях. А у меня их было предостаточно, особенно в связи с прекращением дружбы с одноклассником Василием Садовым, пустившимся устраиваться за счет девушек. Можно сказать, что со стороны Люды это была дружба-покровительство. Замуж Люда вышла за Николая Лузана, простого сельского парня, студента нашего же факультета, но курсом старше нас, и всю жизнь прекрасно с ним ладит.

Дружила я и с Раисой Сокольской — миниатюрной роскошно-рыжеволосой девушкой без особенных претензий к жизни. Как и Люда, она была единственным ребенком в богатой еврейской семье. Только родители ее не были интеллигентами, папа работал в ЖЭКе сантехником, а мама — кассиром в обувном магазине. Можно представить — при отцовых заработках и маминых возможностях — как они одевали свою обожаемую дочь.

Рая, действительно, была очень симпатичной и милой девушкой, добродушной, приветливой. Странно и непонятно, почему ребята не замечали ее.

По-моему, она с самого начала знала, что уедет из СССР, поэтому не очень и старалась ни в учебе, ни в устройстве личной судьбы. Сейчас она занимается страхованием, живет в Нью-Йорке, хотя сына устроила в Москве. Его бизнес — производство соленых сухариков к пиву. Объездив весь мир, повидав все известные курорты, развитые и не очень развитые государства, Рая сказала, что лучше и величественнее Москвы в мире города нет. В Москве чувствуется древняя Русь, душа народа, а остальные столицы — просто большие красивые города.

Ближе и дольше чем с другими сокурсницами я общалась с Любой Малышко из Синельниково. В какие-то годы мы жили в одной комнате общежития. Люба и теперь — это не человек, это неиссякаемая энергия, непрерывная рационализация и научная организация труда, полезные и бесполезные инициативы, закручивание своего окружения в циклон, неостановочный бег за впечатлениями.

Люба работала учителем математики, живет в Синельниково.

Лет до 14-ти обо мне можно было сказать одно: дурнушка. Мама моя была строгих моральных правил и не одобряла легкомысленную детскую моду с короткими платьями на завышенной кокетке, из-под которых виднелись коленки. И чем старше я становилась, тем мера ее строгости усиливалась. В подростковом возрасте она одевала меня по взрослому образцу, а когда я сопротивлялась, то объясняла, что покупает и шьем одежды на вырост. Мои платья были отрезные в талии с юбкой клиньями и имели длину ниже колен. На все сезоны бабушка Саша шила их из штапеля, на резинках в поясе и рукавах. Видимо, уже тогда у меня были проблемы со здоровьем, так как эти резинки мешали дышать. После первой же стирки я их вынимала и выбрасывала, мотивируя тем, что они мешают утюжению. Если недостатки кроя бабушка скрывала за драпирующим эффектом, достигаемым за счет этих резинок, то можно представить, как выглядели платья без них: низ юбки становился неровным и перекошенным, срезы рукавов — волнистыми. Вместо теплых вязаных кофт я носила дамские жакеты, перешитые из маминых девичьих костюмов. А зимнюю обувь заменяли клееные резиновые сапоги типа бахил, бесформенные и страшненькие.

Редко мне перепадала готовая одежда, хорошо сидящая на фигурке. Например, в какой-то особенно удачный и дружный период нашей жизни, году в 1954–1955, мама купила всем нам, и себе в том числе, одинаковые трикотажные свитера в клетку, с густым начесом, теплые, добротные, застегивающиеся у горловины на молнию. Себе и папе — сдержанных серо-бежевых оттенков, а нам, детям, более яркие. К сожалению, я быстро из него выросла, и больше никогда и ни на ком не видела таких. Еще помню, как она впервые одела всех в войлочные комнатные туфли. Мне достались оранжевого цвета, аккуратненькие по фасону. Я на них не могла насмотреться, так они ладно сидели на ножке. Даже хотелось в них ходить на люди.

Конечно, видя, что другие девочки одеты лучше, я зажималась, избегала людей и уклонялась от общения с подругами, считая себя просто огородным пугалом. К тому же у меня была большая голова, которую хотелось спрятать под волосы, а мама не разрешала остригаться и зачесывала меня гладко, выставляя эту голову напоказ во всей красе.