Виктор Неволин - Человек, лишённый малой родины

Может быть, я позабыл многих своих земляков. Ведь мне было всего-то пять лет, а моим родителям ещё не исполнилось и тридцати трёх лет – «возраста Христа», но давние картины зрительно сохранились передо мной на всю жизнь.

Я видел, как сбрасывали с телег на землю стариков и ребятишек. Помню тот ужас, который охватил всех сосланных, брошенных на произвол судьбы в гнилом болоте. В моих ушах запечатлелись плач и рыдания людей, оставленных здесь на верную смерть, на вымирание.

Пока женщины плакали и проклинали своих губителей, мужики собрались в круг и стали думать, как выжить с семьями в глухой тайге. Первым делом выбрали старосту – самого уважаемого человека, и его помощников.

Конвой уехал. Сбежать отсюда никто не смог бы. Бежать на север, восток и юг – это смерть. Сплошная тайга и болота. Не выберешься: погибнешь от голода или тебя задерёт медведь. Прорубленная в тайге просека вела через две реки, где были установлены посты вооружённых людей. Обойти их трудно, да и местное население настроено к ссыльным враждебно. Заметят чужого – сразу донесут или заловят сами. Поэтому мыслей о побегах в первые дни ни у кого и не было. Значит, надо было любыми средствами бороться за жизнь там, куда тебя определила советская власть.

Непосредственные представители этой самой власти появились на другой день в лице коменданта в форме работника ОГПУ и стрелков, тоже вооружённых. Зачитали нам требования властей и объяснили условия содержания. Привезли всех сюда надолго для перевоспитания капиталистических и эксплуататорских элементов. Срок пребывания не ограничен. Устраивайтесь, как сможете. Раскорчёвывайте тайгу, стройте дома. Будете пахать и сеять. На первых порах ссыльным будет выдаваться паёк на каждого работающего и на иждивенца. Кто не пожелает работать, лишается пайка.

Сегодня я не вспомню, что входило в тот паёк. Но бывалые люди говорили, что в тюрьме кормили гораздо лучше. Помню лишь, что давали ржаную муку, солёную воблу, немного растительного масла, овсяной и пшеничной крупы и соль. Сахара в рационе не было. Продукты начали давать лишь через несколько дней после того, как нас выбросили в тайгу.

Режим определили строгий. Запрещалось покидать расположение поселения. Если кому-то требовалась экстренная помощь, все проблемы решались только самим комендантом.

Самым страшным оказалось, что нас выбросили далеко от реки. В пятистах метрах от поселения была заболоченная, слабопроточная речушка. Называлась она Сухоречкой, и будущий посёлок назвали её именем, или Усинским. Сволочи – даже воды, и той лишили людей, как будто нельзя было определить нам место для проживания возле реки с проточной водой. Всю жизнь все сосланные пили только саянскую, чистую родниковую воду, а эта зловонная болотная жижа вызывала отвращение. У людей сразу начались поносы, расстройства желудка. Таким образом, приходилось нам начинать новую жизнь, намеченную сосланным в болото советской властью, без воды и без пищи.

Кругом горели костры. Люди очищали пространство для нового поселения. Главной задачей была раскорчёвка леса для строительства бараков, чтобы как-то перезимовать под крышей. Лошадей не было. Всё делалось вручную. Люди объединялись для возведения бараков семейными, родственными кланами. Времени до зимы оставалось мало, и три семьи Неволиных – двух Павлов и Андреяна – рассчитывали приготовить себе для житья одну хибару на всех. Хибара напоминала собой охотничью избу из неошкуренного елово-пихтового леса на мху площадью около 25–30 квадратных метров. И на этой жилой площади должны были ютиться около пятнадцати человек!

Были устроены нары в три ряда. Стояла железная печь. За ширмой из холста было отведено место для умывания. Посреди комнаты располагался сколоченный из тёсаных плах обеденный стол. Свет в жилище проникал через два небольших окна, поскольку стекло было в большом дефиците. Освещался «дом» коптилкой, изготовленной из сала зверьков. Пользовались мы и лучинкой, как в стародавние века. Огонь добывали кресалом, спички берегли. Несмотря на большую скученность, у меня почему-то не отложились в памяти от того времени ни ссоры, ни ругань, ни, тем более, рукоприкладство среди проживающих.

А пока не переселились все в бараки, жили, кто как придётся. Имевшие палатки – в палатках. Другие сделали из бересты шатры и обложили их дёрном. Некоторые пытались жить в землянках, но поскольку местность была заболоченной, их заливало подземной водой.

Старообрядцы – народ чистоплотный. Первым делом отвели места для уборных (тогда их называли сортирами). Они были изолированными и по-таёжному чистыми. Построили примитивные бани с парилками. Когда начали выдавать паёк мукой, многие делали печки в земле для выпечки хлеба. Но с печками были свои сложности из-за заболоченности почвы. Остальные обходились мучной баландой.

С первых же дней появились умершие. Пришлось искать место для кладбища. Церковную службу не вели, но в каждом бараке или шатре в переднем углу установили божнички с иконами. Молиться в те времена старообрядцы никогда не переставали.

Работа кипела днём и ночью. Все понимали: не подготовишь жильё к зиме, погибнешь с первыми морозами. Посёлок круглые сутки был весь в дыму. Корчевали лес и сжигали остатки. За счёт дыма было меньше комаров.

Через некоторое время к нам в таёжную глушь, где мы были первопроходцами, доставили ссыльных «эксплуататоров» из других районов Енисейской губернии. Сначала привезли «кулаков» из Бирилюсского района, и вновь образованный посёлок назвали Бирилюсским. От Усинского его отделили двухкилометровой полосой. В тот же год привезли бывших «эксплуататоров»-кочевников из Аскизского района Хакасии. Их тоже разместили строго через два километра от Бирилюсского посёлка без учёта местного рельефа. Участковую комендатуру устроили у бирилюсцев, поскольку они оказались в центре.

Оказывается, властями заранее было продумано создание в таёжной глуши своеобразного центра расселения «бывших». Наш участок состоял из трёх посёлков и назывался Третьим. Далее, десятью километрами западнее, появился Второй участок – тоже из трёх посёлков, в полутора километрах друг от друга: Берёзовский, Осиновский и Курагинский.

Ещё на десять километров дальше возник Первый участок из трёх посёлков: Чичкаюльский, Каратузский и Трудколония, тоже через полтора километра один от другого. Как чётко была обозначена дислокация нового владения НКВД! Всех вместе нас называли сибулоновцами, а проще – спецпереселенцами. «Сибулон» расшифровывался как «Сибирское управление лагерями особого назначения».

Сама же управа – районная комендатура – находилась подальше от узников: в 110 километрах от Третьего участка, в селе Пышкино-Троицкое на реке Чулым. У неё, кроме нас, имелась и другая зона в низовье Чулыма – Батуринская. Там в основном занимались лесозаготовками. Местных комендантов за неудобное расселение винить было нельзя. Всё было спланировано заранее на уровне руководства Западно-Сибирского края в Новосибирске и, безусловно, одобрено в Москве.