Эльдар Рязанов - Четыре вечера с Владимиром Высоцким

А он сыграл, мне кажется, так точно этого героя, что не только влез в его начищенные сапога, просто жил его жизнью. Тем более он хорошо помнил время то, хоть был и мальчишкой в послевоенные годы. Но сохранилась в нем память об этих годах. И он сыграл это очень достоверно.

А если бы он спел… Может, что-то разрушилось бы. Может, и нет. Не знаю, прав ли я был или нет.

Рязанов.Я думаю, что, наверное, правы все-таки были вы.

Говорухин.Во всяком случае, он на меня обиделся. Но не сильно. Он где-то понимал: возможно, что и я прав. Если бы он настаивал, требовал, конечно, он бы спел. Потому что…

Рязанов.Устоять было трудно, да?

Говорухин.Невозможно было устоять!

Рязанов.Я обратил внимание, что он в роли Жеглова ни разу не был одет в милицейский костюм. Случайно?

Говорухин.Меня наш покойный консультант — генерал-лейтенант милиции — даже просил: «Есть у меня к вам личная просьба: пусть он наденет милицейскую форму в каком-нибудь эпизоде». Я передал ему просьбу нашего консультанта. Он сказал: «Нет, не надену». Я говорю: «Почему?» — «Не надену, и все!» Тогда я придумал сцену специально: «Ты надеваешь форму и делаешь так, будто ты Сталин, и перед зеркалом стоишь, и руку держишь так же. Тут заходит Шарапов, а Жеглов стоит у зеркала, примеряет форму. Буквально на несколько секунд. «Это, — говорит Жеглов, — моя домашняя одежда. Вроде пижамы». Садится за рояль. Начинает играть Вертинского — две-три строки.

И на этом закончилось его пребывание в милицейской форме. Этим я вроде бы удовлетворил и его желание, и требование нашего консультанта…

Рязанов.Какие у вас конфликты происходили и кто брал верх?

Говорухин.Особенных конфликтов не было. Вообще-то он был человек трудный. Когда ругался, то убегал из павильона. Но в принципе мы работали довольно дружно. И оба идентично понимали картину. Одинаково мыслили. А он в те годы (это был 1978 год) уже подумывал о режиссуре. Ему хотелось попробовать себя и в режиссуре. Хотелось и сценарии писать. Он написал несколько сценариев. У меня сохранились кое-какие его черновики. Есть сценарий, который он написал с Володарским.

Так вот, я знал его мечту о режиссуре. Однажды мне надо было ехать на кинофестиваль. Я говорю: «Володя, снимай. Вот павильон, оставшаяся декорация». Еще надо было снять четыреста полезных метров, то есть тринадцать минут экранного времени. «Снимай сцену. Я уезжаю». Он говорит: «Хорошо». Ну, мы наметили в общих чертах. Практически даже и не обговаривали. И я уехал. Четыреста полезных метров — это примерно на семь дней работы. А он снял все за три или четыре дня. Повторяю, он во всем торопился! Он быстро ездил. Никогда не ездил поездом, только летал. Ел так, что не успевали следить. У него раз! — и пустая тарелка.

Когда мы находились в гостях, ему говорили: «Ну, Володя, почему вы не едите?» А я говорил: «Да оставьте вы его в покое, он уже съел в три раза больше, чем все остальные, вы просто не успели заметить».

И снимал он очень быстро. Я когда вернулся, в съемочной группе меня встретили словами: «Он нас измучил!» «Почему?» — спрашиваю. А потому, что он, привыкший использовать каждую минуту своего времени, не мог себе позволить раскачиваться. Как это делаю я, например.

В 9.00 он входил в павильон, а в 9.15 уже начинала крутиться камера. И никогда на полчаса раньше, чем кончалась смена, не уходил никто. В общем, если бы в этой декорации было не 400 метров, а в десять раз больше, то он за неделю моего отсутствия снял бы весь фильм.

Рязанов.И все, что он снял, вошло в картину?

Говорухин.Вошло. В частности, допрос Груздева Шараповым, есть такая там сцена.

Рязанов.А сам он играл в этой сцене?

Говорухин.И играл! И снимал!

Рязанов.И тут он почувствовал вкус к режиссуре, да?

Говорухин.Да. Он намеревался снимать «Зеленый фургон» по повести Казачинскоґо. За три дня перед смертью я его спрашивал: «Будешь снимать?» — «Нет, я уже передумал!» Он тогда быстро остывал ко всему. Не то что не хотел снимать кино вообще, а уже не хотел снимать именно этот сценарий. Он время экономил чрезвычайно.

Рязанов.Время было самый главный его дефицит?

Говорухин.Он очень спешил жить. Поэтому так много и сделал. Необычайно много для своих сорока двух лет.

Золотухин.Я помню, у Швейцера на съемках «Маленьких трагедий» я волею судеб играл Моцарта, а Иннокентий Михайлович играл Сальери. И вот мы репетируем, играем… Какая-то произошла остановка, и тут я вижу за декорациями Владимира. Он говорит: «Иди сюда».

Рязанов.А он в этот день не был занят в съемке?

ЗОЛОТУХИН.Не занят, не занят. «Иди сюда…» Он говорит: «Что ты играешь молодого Смоктуновского? Зачем тебе это надо? Играй взрослого Золотухина!» Так это сказал, с таким максимализмом.

Рязанов.Но это был взгляд в корень?

ЗОЛОТУХИН.Думаю, что да, думаю, что в корень. Ведь в этой его категоричности была уверенность, что я могу делать своего Моцарта, а не по образцам каким-то заданным.

Швейцер.Высоцкий — человек чрезвычайно прямой, требовательный, бескомпромиссный и по-хорошему грубоватый. Если ему не нравится, то не нравится; то, что он принимает, он принимает. Он любил разговоры честные и прямые, касающиеся искусства, да и жизни тоже.

Когда для меня наступил момент, которого я много лет ждал, — момент работы над «Маленькими трагедиями» Пушкина, то вопрос о том, что роль Дон Гуана должен играть Высоцкий, был предрешен заранее. Почему? Мне казалось, Высоцкий очень похож на пушкинского Дон Гуана, а пушкинский Дон Гуан чем-то похож на самого Пушкина. Высоцкий соединял в себе какие-то черты, свойства характера — человеческие, художнические, — которые были свойственны и Дон Гуану. Помимо всего Дон Гуан еще и поэт, сочинитель песен. Эти вещи для меня были несомненными. Высоцкий очень похож на этот пушкинский персонаж, причем похож глубинно, похож по самому что ни на есть существу. Мне представляется, Дон Гуан не тот, который раз за разом завоевывает сердца дам и девиц и срывает плоды легкого успеха. На мой взгляд, пушкинский Дон Гуан — это человек, которому это все неинтересно, для которого суть его существования — борьба. Желание борьбы и поиски борьбы. Ему жить без борьбы неинтересно. Высоцкий был именно таким человеком, ибо его существование, его жизнь и поведение — все слагалось из преодолений, я бы сказал, из жажды преодолений. Он искал борьбы в жизни; там, где можно было бы обойтись без борьбы, — он этого не хотел.

Что еще очень существенно в Дон Гуане? В Дон Гуане, в Пушкине и в Высоцком? Это презрение к опасности и презрение к смерти. И тут мы коснемся одного существенного момента, который бы мне не хотелось обязательно в разговоре о Высоцком. Почему люди бывают несовершенны? Что мешает им быть людьми истинными?