Андрей Черныш - На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918

Во Второй мировой войне эмиграция оказалась перед тяжелым выбором. Русский корпус – формирование белой эмиграции, которое начал явочным порядком создавать генерал М. Ф. Скородумов в Сербии в начале сентября 1941 года, для того чтобы вести его в Россию. Начинание не состоялось, немцы запретили русскому формированию из эмигрантов отправляться на родину. В результате уделом корпуса стала тяжелая борьба с титовскими партизанами, а попутно защита сербского населения от хорватских усташей. История этого формирования достаточно хорошо известна, многое написали сами бывшие корпусники, среди которых представлены многие сохранившиеся в эмиграции ячейки императорских и белых полков русского Юга. В корпусе большой процент чинов был из Болгарии. Это объяснялось как географической близостью, так и политическими конфигурациями Второй мировой войны. Очевидно, А. В. Черныш вполне органично, с немалым числом окружавших его эмигрантов-соотечественников и бывших сослуживцев, оказался на своей последней воинской службе. В Русском корпусе Черныш с 1942 года преподаватель Военно-училищных курсов, на штабной работе в штабе 2-го полка.

Когда закончилась война, офицеру-ветерану было уже за 60. Он остался в Европе и скончался в австрийском Зальцбурге 27 декабря 1967 года. Известно, что был женат – очевидно, это вторая семья Черныша. Корпусники выпустили в 1963 году в США и в 1999 году в Петербурге две книги своих воспоминаний. А. В. Черныша нет среди авторов – видимо, снова за перо он не брался.

Воспоминания русского офицера Андрея Васильевича Черныша добавляют свои черты к тому портрету России и Русской императорской армии, который пишется сейчас исследовательскими и публикаторскими усилиями историков, издателей, потомков и энтузиастов.

А. Посадский

По мобилизационному плану [9]я числился в списках офицеров Генерального штаба [10]17-го армейского корпуса, предназначаясь на должность 1-го обер-офицера для поручений. Мобилизация застала меня командующим ротой 141-го полка Можайского, моего родного полка. Я отбывал ценз командования [11]по закону для причисленных к Генеральному штабу обер-офицеров. На второй же день мобилизации, 19 июля [12], я сдал роту и получил предписание отправиться к месту назначения в штаб 17-го армейского корпуса. А еще через два дня я уже был в Москве в этом штабе и представился новому начальству. Это крупное сравнительно учреждение я нашел где-то, кажется, на Арбате (Москву я плохо знаю), в весьма скромном на вид и по размерам домике. И все в этом домике оказалось простым и скромным. Командир корпуса, генерал от инфантерии (генерального штаба) Яковлев [13]– старик с седой бородой и такими же большими усами, бодрый, высокий, несколько худощавый, весьма представительный, с добрым, располагающим выражением на лице, произвел на меня приятное впечатление. И в самом деле, генерал Яковлев была типичная русская натура: добрый, весьма доступный для самого последнего солдата, отзывчивый, справедливый, спокойный, в меру строгий. А умение его разговаривать с солдатом на простом, понятном всякому простолюдину языке делало командира корпуса весьма популярным в среде подчиненных ему войск, особенно солдатской массы. До сих пор помню хорошо то впечатление, которое произвела на солдат, в подавляющей массе запасных, сказанная им в Москве речь после молебна на сборном пункте частей штаба корпуса и приданных к нему учреждений перед посадкой для отправления на театр войны. Простая, вышедшая от чуткого русского сердца речь произвела на солдат хорошее, самое нужное в те серьезные моменты впечатление. Слов ее не помню сейчас, говорилось о серьезности переживаемого родиной времени, о том, что настал час доказать каждому из нас на деле, что мы действительно готовы принести в жертву самое дорогое для человека, свою жизнь – «За веру, царя и отечество», что эту готовность жертвовать собою равным образом можно проявить и в самых передовых боевых линиях, и в обозе. А слушающие как раз были в подавляющей массе из этой последней категории. Мы, группа офицеров, ясно слышали невольно вырывавшиеся у многих солдат-запасных слова одобрения по поводу сказанного командиром корпуса и симпатии по его адресу.

К сожалению, – я это произношу с особой скорбью, досадой даже, – генерал Яковлев это свое, скажу прямо, самое крупное качество, – бодрить войска, вливать в них дух и энергию и просто благотворно действовать на них одним лишь своим видом – использовал весьма редко в боевой страде войск корпуса с ее бескрайной многогранностью всевозможных переживаний.

Как боевой начальник, водитель войск корпуса, генерал Яковлев оставлял желать многого, о чем скажу впоследствии.

Недурное впечатление на меня произвели и офицеры штаба, как генерального штаба, так и других отделений штаба. Несколько иное я вынес из знакомства со своим новым непосредственным начальником, начальником штаба. Генерал-майор Стремоухов [14]был не менее добр, чем командир корпуса, но нервный, суетливый, он дергал всех и создавал иногда тем в штабе неприятную, тяжелую для работы атмосферу. В первые же месяцы войны (о чем еще буду говорить в своем месте) его нервозность, суетливость и характерно-паническое иногда выражение на лице сильно докучали нам и создали в штабе не один анекдот про него. Этому, как нарочно, способствовала и наружность генерала Стремоухова. Ниже среднего роста, сухощавый, сутулый, с типичным лицом жидка, он и в характере имел что-то от этого «симпатичного» племени.

До 25 июля, когда штаб сел в поезд, чтобы ехать на войну, особой деятельности в штабе не было. Больше других работала «инспекторская часть». Мы, генерального штаба, подготовляли карты театра (нашего театра) войны. Немало-таки было с ними возни, пока мы их рассортировали. Заготовляли различные практичные, по последнему слову техники по этой части, блокноты и блокнотики для приказов и распоряжений. Лично я, кроме того, занялся организацией и снабжением техническими средствами будущей команды связи штаба корпуса, так как начальник штаба имел в виду возложить на меня вообще ведание службой связи в корпусе. Купили мы одну мотоциклетку. Я первый поехал на ней еще в Москве и первый же ее повредил, потерпев на ней аварию публично на улице, у Михайловского манежа [15]. Повреждение было, однако, любезно исправлено фирмой, отпустившей нам мотоцикл. Впоследствии на фронте он служил хорошо и весьма полезно. Личный состав связи, однако, собирался слабо. Лишь 17-й саперный батальон выслал потребное число солдат-специалистов. Полки же корпуса людей, которые от них требовались, не присылали, и я получил их лишь в пути, при следовании в Ковель [16], куда наш корпус направлялся, когда мы встречались по дороге с эшелонами своих полков.