Эдуард Экк - От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918

Еще в Варшаве, представившись командиру пятого корпуса генерал-лейтенанту Тутолмину, я спросил, не будет ли каких особых указаний и получил в ответ:

– Каким хотите способом, но сделайте так, чтобы полковник К. подал в отставку.

Это меня очень удивило, ибо полковник К. за болезнью командира полка полковника Бредова командовал полком в течение полутора года.

Когда же я в Радоме представился начальнику дивизии, генерал-лейтенант Шелковников указал мне:

– Вам необходимо удалить из полка штабс-капитана Б., отличающегося своей невоздержанностью к вину.

В обоих указанных случаях я просил разрешения сперва осмотреться, а потом уже выполнить приказы.

Бригадным командиром оказался мой старый товарищ по Семеновскому полку генерал-майор Аллад-Рамзай – мой полуротный командир, когда я был юнкером в роте Его Величества.

Могилевский полк, как и все полки Варшавского военного округа, имел усиленный состав, по 72 ряда в роте (вместо 48 рядов). Половина состава полка – из уроженцев Калужской губернии, другая половина – Киевской и Тульской губернии и молдаван из Бессарабии. На каждую роту приходилось по 12–15 евреев.

Весь полк стоял в Радоме по казармам, частью в зданиях инженерного ведомства, в большинстве же – в оборудованных под казармы обывательских домах, сырых, холодных, мало удовлетворительных для жилья. При полку находился сводный лазарет в прекрасном каменном здании. Отдельной командой жили трахоматозные, число которых превышало 300 человек. Помещение команды было бедно обставленное, трахоматозным выдавали худшие вещи, белье, посуду. Они были пасынками в полку и, естественно, что число их не уменьшалось, а степень болезни усиливалась.

Офицерское собрание – гарнизонное, общее с 7-й артиллерийской бригадой, [78]также целиком расквартированной в Радоме. Полковая церковь – большой низкий зал, вмещавший до 500 человек, а в дни Светло-Христовой заутрени в него втискивалось до 800 человек и более.

Еще были полковая баня, полковая хлебопекарня, солдатская лавка.

Прибыв в Радом, я тотчас же приступил к приему полка. Принимал в течение двух недель. Начал с опроса претензий, приказав для сего построить полк на полковом плацу.

К назначенному часу на плацу не оказалось третьего батальона, который прибыл с большим опозданием, когда уже был опрошен целый батальон. Этот же батальон на церемониальном марше прошел вяло, с понуренными головами, так что я невольно спросил командира, какая лежит вина на батальоне, что люди не смотрят мне прямо в глаза. Дальше пошли осмотры помещений, обмундирования, белья. Полк оказался чрезвычайно богат обмундированием. Все имели по три комплекта мундиров, а многие и по четыре. Но этот четвертый, так называемый рабочий, представлял такую грязь, что по соглашению с заведующим хозяйством полковником Чижовым мы решили его сжечь. Было сожжено 1600 худших мундиров, которые от грязи и сала с трудом горели, другие были изрезаны на тряпки. Шинелей по две на каждого солдата. Кроме того, полк имел собственные гимнастические рубашки, сшитые из серого солдатского сукна. В них было чрезвычайно удобно зимою, выводить людей на маршировку на плацу и благодаря им очень сберегались мундиры.

Пища в общем вполне удовлетворительная, но неровная. В некоторых ротах совсем хорошая, в отдельных – как у Горлова, Вородаевского и Галле – даже очень хорошая, в остальных – посредственная. Было видно, что нет должного надзора за котлом. Хлеб хороший.

Но самое неблагоприятное впечатление производил караул у полкового порохового погреба.

Большим плюсом являлся хороший подбор офицеров, их дружная жизнь между собой. Между прочим, в полку издавна был обычай: в случае смерти кого-нибудь из офицеров все расходы по похоронам общество офицеров принимало на свой счет. Офицеров было 78 плюс 33 полковых дамы.

Приняв полк, я собрал всех офицеров в полковом собрании и, приказав запереть все двери, обратился к ним со следующими словами:

– Господа, я вам не только командир, но и старший офицер полка, и поэтому имею право и обязан, беседуя с вами, затронуть все стороны не только служебной, но и внутренней полковой жизни или лично вашей. Будет преступно с вашей стороны, если что-нибудь из высказанного здесь между нами выйдет наружу и сделается достоянием посторонних. С верою, что этого не случится, я приступаю к указаниям по приему полка.

После этого откровенно высказал свое впечатление – и хорошее, и дурное, начиная от наружного вида выправки людей и кончая замечанием каждому офицеру, в чем-либо замеченному во время принятия. Под конец особенно подчеркнул факт не ответа отдельных людей на приветствие, что показывает, насколько они далеки от своих людей.

– Вы здороваетесь только с ротами и командами, а на каждого своего солдата в отдельности не обращаете даже внимания, может быть, даже не всегда принимаете честь от него.

Также отметил, что большинство сверхсрочных фельдфебелей – не коренные могилевцы. Впредь прием со стороны сверхсрочных, особенно фельдфебелей, допущен не будет; нынешних постепенно заменят своими. Каждый ротный командир обязан подготовлять фельдфебеля для своей роты из ее состава, а кто этого сделать не сумеет, тому я сам назначу фельдфебеля из учебной команды. Затронул также всегда коробивший меня вопрос рукоприкладства.

– Бить, господа, всякий дурак может, и в обычной обстановке это недостойное офицера дело. Не говоря про предоставленную каждому из вас законом дисциплинарную власть, достаточно одного вашего личного примера, вашего знания службы, вашего авторитета, чтобы люди верили вам и воспринимали ваши указания.

Затем просил, если у кого что есть, то откровенно высказать.

Наша беседа продолжалась более трех часов, мы приступили к общей работе с полным взаимным доверием. Добрая половина ротных командиров была одного со мною возраста, а некоторые даже старше, двое из них, капитаны Кулаков и Бржозовский, уже в 24 года командовали ротами.

Дом командира полка помещался на Ивангородском шоссе, непосредственно у выезда из города. Это был барак, сложенный из полубалочного леса еще во времена Императора Николая Павловича. Барак стоял в большом саду.

В этом же бараке находилась полковая канцелярия, помещение писарей и комната дежурного офицера. Сад граничил с полковым плацом. Перед отъездом из Варшавы я встретился с начальником инженеров округа, который мне сказал:

– Вы получили Могилевский полк в Радоме, там дом командира полка предназначен к слому, но мы вам подправим железную крышу, и года три вы в нем отлично проживете.

И действительно, мы отлично жили в этом бараке, как в усадьбе.

Покончив с приемом полка, я выехал за семьей и привез их в Радом. Из всех многочисленных (до двенадцати) переездов по службе с семьей, этот переезд совершился особенно удобно и дешево. По договоренности со мной перевозчик Врублевский спросил только, могу ли я достать две открытые платформы, устроить так, чтобы платформы были пропущены в Ивангороде, с Привислянской железной дороги на Ивангород – Домбровскую, без перегрузки и дать ему в Радоме две шестерки лошадей. На мой утвердительный ответ Врублевский сказал: