Станислав Хабаров - С высоты птичьего полета

Развитие событий мы позже наблюдали по телевизору. 10 мая Ширак подал прошение об отставке. Уже через три часа было объявлено, что новым премьер-министром назначен Мишель Рокар – социалист. Камеры долго показывали лицо Ширака, когда он покидал Матионский дворец. И правду сказать, даже в своем поражении бывший премьер смотрелся очень достойно.

Что добавить о майском (середины мая) Париже, который мы мимоходом увидели на обратном пути. Плотно-зеленые деревья на остром мысу Ситэ Вер-Галан, по-прежнему чудесная улица Муфтар, кафе, о котором писал Хемингуэй, на площади Контрэскарп, где (о чудо совпадения!) мы встретили человека с белой бородой, похожего на Хемингуэя как две капли воды, бывшего моряка, водившего конвои, охраняющие грузы для нашей воюющей страны. Мы пили с ним пиво там же, где более полувека назад пил его Хемингуэй, стояли у дома, где он жил, на углу площади. Внизу на корточках, на ступеньках вдоль стены, сидели школьницы, приехавшие на каникулы в Париж, напротив, за столиками, у входа кафе молодые люди, и никто из них не знал, что здесь жил Хемингуэй, а может быть, им было всё равно, и только нас удивляло и казалось несбыточным, что мы оказались в центре запомнившихся книжных событий.

Мы жили в Дефансе, парижском Манхэттене, который начинался за Сеной, в конце авеню Шарля де Голля. Станция метро выходила на авеню среди ещё обычных парижских домов, а дальше мы шли по мосту, и за ним оказывались среди разновысоких вертикальных параллелепипедов, сверкающих по утрам и днём, а ночью, громадные, молчаливые, в основном темные, они вырисовывались на фоне чёрного неба. А все мосты, эстакады, переходы, лифты, развязки на разновысоких этажах напоминали фантастические фильмы, где человек терялся в функциональных особенностях окружающих сооружений и пространств, желая понять свое место и назначение.

У каждого – свой перечень достопримечательностей. Мне очень хотелось увидеть Отель де Виль, Гревскую площадь, где в былые времена на высоком помосте размещали станок гильотины. Но всё время маршруты наши оказывались рядом и в стороне, и поэтому я решил отправиться на свидание с мэрией города.

Воскресное утро. У старинных фонарей позировали школьники, приехавшие из других городов в Париж. Полицейские в синих фуражках прогуливались по периметру площади. По краям её, с торцов били фонтаны. Ничего не напоминало о мрачной славе этого места, где прежде рубили головы. Мужчина в трусах трусил через площадь.

Само здание мэрии выглядело необыкновенно. На верху его стояло множество фигур. Темные рыцари поднимали пики на фоне светящегося неба; били старинные часы, и хотелось стоять и смотреть на удивительное здание, а отведя в сторону взгляд, видеть выглядывающий между домами окаймленный синими и зелеными трубами центр Помпиду.

Рядом Аркольский мост. Через него идём к Нотр-Дам, где на этот раз было людно и весело: школьники говорили на разных языках, сплошным косяком валили немецкие туристы из расставленных на ближайших улицах автобусов. И полицейские в пилотках и темных очках, держа в руках рации, регулировали движение с пистолетами, устрашающе выглядывающими черными рукоятками из белых кобур.

Мы подходим к статуе Charlemagne et ses Levdes. Она в патине, справа от входа в Нотр-Дам, затем идем к Сен-Мишель вдоль набережной, баулы букинистов заперты. Мы прощаемся с Парижем. Возможно, это наша последняя встреча с ним. Центр совместных событий перемещается в нашу страну. Прощай, Париж, прощай, Франция!

Теперь всё на нас. В оставшиеся дни мы обязаны провести все необходимые проверки, изготовить все кабели, замкнуть многочисленные приборы в электрическую цепь, проверив всё так, как будет в полёте, на станции.

Почитаемы верующими свои храмы. Для нас, инженеров, работавших в области ракетно-космической техники, во все времена храмом считался КИС.

КИС – контрольно-испытательная станция, где в огромных пролётах расставлены готовящиеся изделия, другими словами, испытуемые космические корабли и станции, поражает сложностью, технической красотой, чистотой, аккуратностью: здесь люди в белых халатах, способен внушить веру в будущее. Мы работаем в самом чреве станции – в рабочих отсеках «Мира», где всё, как на орбите, кроме невесомости, и снизу с пола ведет в салон крутая лестница.

Эти дни испытаний полны напряжения, драматических ситуаций и горя. Мы катастрофически не успеваем; сначала нас задерживает цех, затем выявленные огрехи, которые необходимо исправлять, переделывать и перепроверять всё. И в самые трудные моменты, когда мы глубокой ночью уходим из тихого с пригашенными огнями зала КИСа, из угла, дружески набычившись, поглядывает на нас новорожденный «Буран», что стоит бычком в стороне, чуть сгорбившись, и порой в кабине его горит вспомогательный свет.

Горе тем, кто надеется на последние дни, и тем, кто работает без запаса времени. На этот раз никакого запаса не было, и день растягивался, вынужден был растянуться, чтобы успеть и в середине июня повезти аппаратуру на космодром для отправки на очередном грузовом корабле на станцию.

Работа в космосе выполняется у всего мира на виду. Дефектов её не скроешь, они отовсюду видны, в ней нет незначительных мелочей. Случись что-нибудь, и все великое обилие документации будет существовать как бы само по себе, а всеобщее внимание обратится на этот пункт. Словно он один, и ты занимался только им, и заранее известно, что этот пункт был самым тонким и узким местом, хотя в действительности он был одним из обычных шагов, из сотен тысяч шагов на этом пути. И потому всё нужно сделать без сучка и задоринки, и оттого постоянно думаешь об этом и часто без аппетита ешь и плохо спишь.

А в это время рядом, часто искусственно, раздувается какой-то момент, и ты должен отчитываться, оправдываться, тратить на него время, хотя это обычный этап, и отрывать время от других. А если это к тому же связано с переговорами сторон, с перевозками аппаратуры из страны в страну, то такое вмешательство подобно стихийному бедствию: все останавливается, появляется масса забот и тратится время, а его-то совсем и нет у тебя.

Космодром нас встретил щадящей погодой, а не обычной для этого времени жарой. В последние полчаса полёта мы пролетели Аральское море. Когда-то в семидесятых годах на подлете к космодрому ты пролетал над яркой синью пустынного моря. Теперь под нами больше песчаная поверхность с необъяснимыми следами, словно ползла огромная гусеница, старицы. Море, ушедшее от берегов, сократившее площадь зеркала, но все-таки синее, как в сказке: «Жил старик со своею старухой у самого синего моря…» В допетровские времена Арал действительно называли Синем морем, было такое море наряду с Белым и Черным. И вот теперь оно на грани исчезновения, и это дело наших рук. Погоня за ежеминутным, пренебрежение мудрой осторожностью, пренебрежение правилами – брать не всё, а оставляя многое про запас, – и психология временщиков довели даже море до ручки. И эти «лунные ландшафты» на месте прежней воды и повсеместные свалки, горы перерытой и брошенной земли – тоже визитная карточка нашего времени.