Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

На третьи сутки пропащая душа объявилась. Щуплый матросик вылез из такой тесной «шхеры» — из вентиляционной выгородки — где искать его никому не приходило в голову.

Матроса тут же привели к адмиралу Селиванову. Тот был счастлив, что поход не омрачился гибелью бойца и потому был заботлив, как отец родной:

— Сынок, кто тебя обидел?

Вскоре выяснилось, что при погрузке продуктов, ушлый крановщик натаскал «харча» в облюбованную выгородку, а потом решил там отдохнуть от службы. Селиванов вызвал лейтенанта, командира группы, в которой числился крановщик, сказал ему:

— Глаз с парня не спускай: ешь с ним, спи с ним — но только чтоб до дому никуда не пропал! Понял?

— Так точно!

Однако, без потерь не обошлось. На эсминце «Беззаветный» умер мичман, подавившись рыбной костью. Так уж видно было ему на роду написано…

Тем временем, авианосец на малом ходу прошел Гибралтарский пролив и вошел в Атлантический океан, по-весеннему неспокойный. И вопрос — как добираться домой? — висел над адмиралом Дамокловым мечом. Селиванов все-таки бросил вызов морской Фортуне: возвращаться в Североморск тем путем, каким пришли — обогнув Британские острова с севера. Дерзкое это решение было принято на траверзе испанского мыса Трафальгар, там, где адмирал Нельсон обрел свои бессмертные лавры… И хотя адмирал Селиванов героически вывел первый русский авианосец из всех передряг и то была несомненная, хотя и не столь громкая победа, никаких лавр он не дождался. Все было по флотскому присловью: не наказали, значит наградили.

Среди тех, кто в подпалубных низах авианосца пытался наладить нормальный ход был и капитан-лейтенант Николай Белозеров. Тот самый, кому суждено было погибнуть на атомной подводной лодке «Курск», спустя пять лет. Эх, судьба моряцкая, всегда ты темна, как глубина под килем: кому от рыбьей кости, а кому от взрыва торпед…

На обратном пути — в Гибралтаре — адмирал Селиванов попрощался со Средиземным морем. Он ушел на корму авианосца и долго глядел в пригоризонтную синеву. Именно в ней навсегда исчезали корабли его лейтенантской юности и адмиральской зрелости. Там, в заливе Хамамет оставалась точка «номер поста два» — якорная стоянка кораблей былой нашей Средиземноморской эскадры, прозванная моряками «деревней Селивановкой», поскольку чаще всего именно там стоял флагманский корабль командира Пятой оперативной эскадры. Пять лет держал здесь свой флаг вице-адмирал Селиванов. Разве расскажешь в двух словах, что творится в такую минуту на душе моряка, для которого это море стало полем судьбы? Оно и в этот последний раз позволило ему уйти с победой… Адмирал снял черную походную пилотку, достал из кармана железный рубль и швырнул его в кильватерный след корабля.

— Прощай море!.. Море судьбы моей и жизни… До свидания море! Мы еще вернемся!

Это не Селиванов прощался со Средиземным морем. Это Россия прощалась. И прощалась достойно.

АДМИРАЛ

Мы сидим с Валентином Егоровичем в его домашнем кабинете в подмосковном Переделкино. Теперь ему и самому не верится в то, что осталось за плечами:

— И мы при семи баллах — на двух котлах и восьми узлах — еще заправлялись в Атлантике траверзным способом!

Понять, чего это стоил этот высший моряцкий пилотаж, может только моряк…

— В Атлантике, в британской зоне ответственности, нас взял на сопровождение эсминец «Шеффилд». Командир его попросил «добро» посадить на нашу палубу свой вертолет. Разрешаю — садитесь! Сели. Пилоты — асы. Взлетали по-самолетному с разбегом и с трамплина.

Мы предложили обменяться «воздушными делегациями». Англичане сразу примолкли. Больше суток — запрашивали свое Адмиралтейство. У них тот еще железный занавес. Наконец, им разрешили. Слетали по пять человек друг к другу в гости — мы к ним, они к нам.

Моряки с «Шеффилда» так к нам расположились, что прошли с нами чуть ли не до самого Мурманска. Потом попросили разрешения пройти у нас вдоль борта — попрощаться. Добро. Прошли, попрощались…

Все на свете кончается, даже самые бесконечные испытания. Там за туманами… Мы дотянем, мы придем…

Перед входом в Кольский залив авиационный полк покидал свой корабль, чтобы не «напрягать обстановку в узкости». Мела пурга. Самолеты взлетали и тотчас же исчезали в белой замяти. Они уходили на береговой аэродром, а «Кузнецов» вскоре встал на свои якорные бочки ввиду штаба Северного флота. Адмирал Селиванов улетел в Питер, пришел в Морской собор, что на Крюковом канале и заказал настоятелю — отцу Богдану благодарственный молебен за счастливый исход трудного плавания. После чего написал рапорт об увольнении в запас и навсегда снял адмиральские погоны.

И, наконец, третий рекорд — рекорд человеческой выносливости. Речь идет даже не о продолжительности подводных «автономок», хотя некоторые из них длились по 18 месяцев в отрыве от родных берегов. Речь о самой жестокой робинзонаде XX века.

Этот рекорд выживаемости поставили, сами того не желая, подводники печальной знаменитой атомной подводной лодки К-19.

Душа современника устала ужасаться тем изощренным мучениям, каким подвергала человека наша бешеная технотронная цивилизация. И все же этим выпало нечто особенное…

1972 год. Атлантический океан, Бискайский залив. В дальнем походе в девятом отсеке вспыхнул жестокий объемный пожар, который унес жизни более сорок моряков. Двенадцать человек, отрезанных от экипажа, от всего мира анфиладой задымленных, заваленных трупами отсеков, оставались в последнем из них — в десятом. Телефонная связь прервалась на вторые сутки. На пятые их всех причислили к лику «погибших при исполнении…» А они жили и на пятые, и на десятые, и на двадцатые сутки своего немыслимого испытания — в отравленном воздухе, без еды, в кромешной тьме и сыром холоде железа, промерзшего в зимнем океане; жили в полном неведении о том, что происходит на корабле и что станется с ними в следующую минуту…

Вообразим себе стальную капсулу, разделенную на три яруса, густо переплетенных трубопроводами, кабельными трассами, загроможденных агрегатами и механизмами. Это и есть жилой торпедный отсек в корме К-19. На самом верхнем этаже — две тесные каютки-шестиместки, два торпедных аппарата и торпеды, уложенные вдоль бортов на стеллажи. Под ними — палуба вспомогательных механизмов и трюм. Дышат в десятом воздухом, который не успела вытеснить плотная корабельная машинерия. Войти сюда и выйти отсюда можно лишь через круглый лаз в глухой сферической переборке (перегородке), разделяющей десятый и девятый отсеки. Лаз перекрывается литой круглой дверью весом в полтонны, которая задраивается кремальерным запором. Вот это и есть десятый отсек…