Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

…И он решал эту немыслимую инженерную задачу — как добыть воздух? — под грохот ураганного шторма, в меркнущем свете, в неразволокшемся еще дыму, вцепившись в трубопроводы, чтобы удержаться на ногах. «Ну придумай же что-нибудь!» — все так же исступленно и немо молили его глаза остальных одиннадцати.

Три года назад он был командиром этого отсека. Он обязан был знать все три яруса его хитроумной машинерии досконально. Три этажа, перевитых пучками разномастных трубопроводов, кабельных трасс… Они обитали на верхнем — третьем — ярусе, который считался жилой палубой.

К вечеру — часам к двадцати — дышать уже было нечем. Регенерации, насыщавшей воздух химическим кислородом, в отсеке не было. Голодная кровь стучала в виски, гнала холодный липкий пот… Плафоны уже давно погасли. Аварийные фонари едва тлели: садились их аккумуляторы…

Воздуха! Хотя бы глоток…

Глоток он нашел. Спустился в трюм, едва удерживаясь на перекладинах трапа, и стравил из патрубков-гусаков дифферентной цистерны скопившийся там воздух. Грязный, масляный, набитый компрессором без каких-либо фильтров, он все же пошел. Под его шипенье Полякова и осенило: если открыть кингстон глубиномера, то возникнет пусть слабый, но все же проток, продых… Надо было только сообщить в центральный, чтобы поддули в дифферентную магистраль…

«Каштан» — межотсечная связь — не работал. Его замкнуло при пожаре. Поляков с замиранием сердца вынул из зажимов увесистую трубку корабельного телефона. Этот древний слаботочный аппарат, питавшийся от ручного магнето, как и его прародитель — полевой телефон времен первой мировой, — работал безотказно. Связь удалось установить только с первым отсеком. Ответил его командир, минер Валентин Заварин.

— Валя, — попросил Поляков, — скажи Рудольфу (инженер-механику Миняеву. — Н.Ч.), пусть наддувает дифферентные цистерны. А мы откроем кингстон глубиномера.

— Добро!

И воздух пошел! Они вдыхали его, будто пили луговую свежесть.

Призрак смерти от удушья уступил место своей младшей сестре — гибели от жажды. В десятом не было воды. Ни глотка. Пить хотелось, хотя все дрожали от холода. Пожар в девятом заглох, притаился до первой порции свежего воздуха. Переборка была теплой, и все отогревались на ней. Ведь одеты были в «репс» — легкие лодочные куртки и брюки. В отсеке же стояла зябкая осень: воздух остыл до температуры забортной воды — градуса три-четыре тепла. Разыскали на ощупь четыре комплекта аварийного шерстяного белья. Разумеется, они были неполны — беда всех подводных кораблей! Растащили: кто — поди узнай. На двенадцать человек пришлось два свитера, трое шерстяных рейтузов, две фески, пара чулок… Но не одежда тревожила Полякова. По самым скромным прикидкам, буксировка в базу, на Север, должна была занять месяца полтора. Только в базе их могли извлечь из западни десятого. Сорок пять суток без воды? Еще один необъявленный смертный приговор судьбы.

Лет десять назад все они были наслышаны о сорокадевятидневном дрейфе в океане сорванной штормом баржи с четырьмя солдатами — Зиганшиным, Крючковым, Поплавским, Федотовым. Та сенсация облетела мир: полтора месяца без еды, солдаты съели кожаные меха гармони и голенища сапог… Теперь нечто подобное выпадало им. Разве что в гораздо худшем варианте — в кромешной темноте, в грязном воздухе, в промозглом холоде. И главное — без воды.

Поляков знал, что в десятом отсеке расположена расходная цистерна с пресной водой. Но она оказалась пуста… Бачки с аварийным запасом продуктов — тоже. Их раскурочили, как это водится по неистребимому безалаберному обычаю, хозяева отсека еще в начале похода… Но даже если бы бачки были полны, их все равно не хватило бы для дюжины едоков на полтора месяца.

Вода!.. Она плескалась, шумела, журчала над головой, в штормовом океане, разбивавшем о лодку крутые валы. Эти водные звуки дразнили жажду еще горше, ежеминутно напоминая о недоступном.

Попробовали собирать тряпкой конденсат — напотевавшую на подволоке влагу, тряпку выжимали в миску. Но многочасовой труд не увенчался и добрым глотком грязноватой, вонючей воды.

И снова все с надеждой смотрели на Полякова: ты, командир, добыл воздух, добудь и воду.

И он добыл воду. Добыл, потому что знал эти стальные джунгли, как никто другой.

Там, в расходной цистерне, должен был оставаться «мертвый запас» воды, скапливающейся ниже фланца сливного трубопровода. Что, если разбить водомерное стекло и отсосать через трубку?.. Это было еще одно гениальное озарение!

Поляков велел трюмному матросу найти кусок шланга и объяснил, что нужно делать. Через четверть часа тот принес в окровавленных руках миску ржавого отстоя. Руки порезал в темноте об осколки водомерного стекла, когда швырнуло при крене. Поляков перевязал ему кисти обрывками разовой простыни и распорядился добыть емкость, повместительнее миски. При свете тусклой «лампочки Ильича» сооруженной из батареек, вытряхнутых из найденного магнитофона, отыскали большую жестянку из-под сухарей. Скорее всего, она служила тут писсуаром, но выбирать не приходилось. В нее с грехом пополам нацедили литров пять все того же ржавого отстоя. Его разлила в бутылки из-под вина, и Поляков велел держать их между ног, чтобы хоть как-то согреть ледяную воду.

Теперь, когда утолена была первая жажда, подступил голод. Есть в холоде хотелось мучительно…

По иронии судьбы среди пленников десятого отсека оказался начальник интендантской службы мичман Мостовой Иван Иваныч, известный на лодке «прижим». При нем были ключи от кладовой, открыв которую обнаружили только коробки с макаронами и пачки поваренной соли. И все.

Макароны, как ни противно было, грызли всухую. Соль тоже пригодилась. На третьи-четвертые сутки у многих в холодной сырости заложило дыхание, воспалились глотки… Поляков вспомнил народное средство: ложка соли на кружку воды, и полоскать. Помогло!

На пятый день серьезно занемог мичман-секретчик. «Спину ломит. Помираю…» Застудил почки. Это не горло. Тут врачебная помощь нужна. Или хотя бы консультация. Но телефонная связь прервалась еще на второй день. А парень и в самом деле вот-вот Богу душу отдаст. Стонет, мечется… Пришлось действовать на свой страх и риск. По счастью, в одной из кают удалось отыскать пол-литра спирта. Поляков разодрал разовую простыню на лоскуты, смочил спиртом и наложил на поясницу мичману, терявшему порой сознание от боли. Велел натянуть шерстяной свитер и накрыл всем, что было теплого под рукой. Спиртовой компресс подействовал. Боль приутихла…

Борис Поляков: — До восьмого марта вел календарь в уме. Потом сбился… Ураган буйствовал пять дней. Но и когда приутих — легче не стало… Самым трудным, я бы сказал — критическим, днем были шестые сутки. Дышать уже было нечем, хотя легкий поддув еще чувствовался. В центральном на пятые сутки нас похоронили. Но адмирал Касатонов, руководитель спасательной операции, приказал числить нас в живых до самого последнего дня. Конечно, мы ничего о том не знали и сообщить о себе никак не могли, но чувствовали, что воздух через дифферентную цистерну мало-помалу идет…