Николай Черкашин - Авантюры открытого моря

Подхожу к ближайшему справочному киоску — у Московского вокзала, — заполняю бланк… Через четверть часа получаю ответ. О, чудо! «Ризнич Иван Иванович 1908 года рождения проживает по адресу: ул. Халтурина, д. И». Да это же в двух шагах от моего архива. Сын Ризнича живет в двух шагах от дома, где хранится личное дело его отца.

Не медля ни минуты, возвращаюсь на улицу Халтурина. Вот большой и старый, по-видимому, бывший доходный дом. В одном из закоулков двора-лабиринта нахожу нужный подъезд, поднимаюсь на четвертый этаж, нажимаю кнопку трескучего звонка. Еще секунда, и я перенесусь на семь десятилетий назад… Проходит секунда, другая, третья… Проходит почти минута, прежде чем дверь приоткрывается на цепочке и в щели возникает старушечье лицо. Спрашиваю Ивана Ивановича.

— А его нет. Вы кто ему будете?.

Представляюсь, объясняю, по какому делу нужен мне Ризнич. Старушка смягчается, и дальнейший наш разговор протекает на многостольной коммунальной кухне. Из рассказа соседки узнаю, что Иван Иванович говорить об отце не любит, что человек он своенравный, резкий, вспыльчивый, гордый, к нему подход нужен.

Напоследок я узнал, что Ризнич-младший — художник-фарфорист, и довольно известный, работает и по сию пору на фарфоровом заводе имени Ломоносова.

Я распрощался и ушел, несколько обескураженный «информацией к размышлению». Если и в самом деле тема отца для Ризнича неприкосновенна — мало ли тому личных причин, — то при неосторожном расспросе легко получить поворот от ворот.

План действий придумался к вечеру. Я приду к Ризничу не как к сыну командира «Святого Георгия», а как к художнику-фарфористу. Для одной из газет я писал о Конаковской фаянсовой фабрике, немного знал предмет и мог завязать беседу ς художником, не выглядя абсолютным профаном. На всякий случай утром полистал еще кое-какие искусствоведческие книги.

Еду на Халтурина, вхожу в знакомый уже подъезд. На сей раз дверь открывает сам Ризнич. Высокий крепкий старик в полувоенном платье. Мое появление его не очень удивило. О нем писали в заводских и городских газетах, в художнических журналах, так что к визитам корреспондентов он вроде бы привык. Познакомились. Прошли в комнату. Украдкой оглядел стены — нет ли портрета отца? Нет. Висели расписные тарелки, но ничего хотя бы косвенно намекавшего на «Святого Георгия» не было. Зато множество странных вещей выдавали чудной быт этого сложного человека. На подоконнике стоял аквариум с личинками комаров — наживкой для будущих рыбалок. Несколько насекомых вылупились и противно зудели в воздухе, несмотря на снег за окном. С высоких стен смотрели чучела тетеревов, вальдшнепов, глухарей; поблескивал золотом корешков многотомный Врем в соседстве с «Птицами СССР»; на антресолях торчали лыжи, треноги старых мольбертов и прочая рухлядь…

Мы договорились встретиться завтра в музее фарфорового завода, где выставлены многочисленные работы Ризнича-художника.

Этот второй мой визит дал не намного больше, чем первый. Я узнал, что Иван Иванович почти всю жизнь провел в Ленинграде. И в войну здесь же служил старшиной-радиотелеграфистом на тральщике «Шуя». На ломоносовском заводе работает с довоенных времен. Художнические его работы демонстрировались на международных выставках в Нью-Йорке и Лондоне, Париже и Милане…

В музее образцов фарфорового завода мы долго ходили между витрин с сервизами, вазами, блюдами… Я слушал Ризнича, изображал внимательного экскурсанта, что вообще-то было нетрудно — старый художник рассказывал интересно. Мне нравилась его манера говорить — резковато, прямо, ничуть не заботясь, какое впечатление производят на собеседника суждения. Наверное, точно так же держался и командир «Святого Георгия», отец… Речь Ивана Ивановича изысканно правильная, отточенная, переноси ее на бумагу — и карандашу самого строгого редактора нечего будет поправить. У стенда с сервизом, расписанным Ризничем на тему «Маневры Черноморского флота», я рискнул и попробовал завести разговор о «Святом Георгии».

— Жаль, фотографии командира нигде не сохранилось, — вздохнул я. — Ни в музее, ни в архиве, ни в библиотеке…

Ризнич хитровато усмехнулся:

— В каком часу уходит ваш поезд?

— Сегодня ночью.

— Загляните ко мне вечером.

Вечера я дождался с трудом. Неужели что-то есть, что-то сохранил, что-то покажет?!

Все по сказке — с третьего раза. В третий раз распахнулась знакомая мне дверь. Иван Иванович все в том же полувоенном платье, загадочно улыбаясь, провел меня в комнату. Статный парень лет тридцати протянул руку:

— Ризнич Иван Иванович.

Старый художник посмотрел на сына вприщур, потом снова обратился ко мне:

— Вы хотели знать, как выглядит мой отец? Считайте, что перед вами живой его портрет. Я помню его лицо. Говорят, в третьем поколении потомки наиболее точно повторяют своих предков.

Затем мы пили чай. Внук командира «Святого Георгия» рассказывал о своей работе, она тоже связана с морем — гидрогеология. У него подрастает сынишка. По семейной традиции он тоже назван Иваном. Иван Иванович Ризнич, шестой в роду.

На посошок выпили за то, чтоб славному роду не было переводу…

Мой рижский приятель был немало удивлен, узнав, что я все еще разыскиваю следы «Святого Георгия», следы его командира…

— Делать тебе нечего… Подумаешь, историческое событие: перегнали корабль из точки А в точку Б.

— Ну, положим, атомный ледокол «Арктика» тоже перешел из точки А в точку Б. Из Мурманска на Северный полюс. Это во-первых. Во-вторых, речь идет о первом океанском плавании русской подводной лодки. Кстати, в дореволюционном флоте оно было и единственным. «Святой Георгий» стал «Коммунаром» — первой советской подводной лодкой на Севере. Так что именно с него можно вести родословную подводных сил Северного флота. Если хочешь, «Георгий» — «Коммунар» проложил путь в океан нашим нынешним подводным атомоходам. Он точка отсчета: от и до. До всплытия на Северном полюсе. До кругосветного похода под водой!

Иван Ризнич — фигура такого же плана, как автор «мертвой петли» капитан Петр Нестеров, а может быть, и крупнее. Он был не только отличным практиком, но и теоретиком военно-морского искусства. Недаром его называли «светлым гением русского флота», «пионером подводного плавания». Он точно предсказал путь, по которому пошло развитие подводного мореплавания России. И он самоотверженно отстаивал этот путь, ставя на карту и карьеру и жизнь…

Как ни похож внук на деда — судить о том может только Ризнич-художник, — все же хотелось увидеть подлинные черты Ризнича-командира.

С этой целью я приехал в Ленинград в очередной раз. Позвонил старому художнику, но оказалось, что на улице Халтурина он уже не живет — получил квартиру в новом районе. Между прочим, дом, в котором он жил на Халтуринской, принадлежал когда-то графине Ганской — сестре отцовской бабки. Теперь же к Ризничу надо было ехать в Гавань, на улицу Кораблестроителей. Остановка автобуса называлась внушительно: «Адмиральский проезд».