Николай Берг - Записки о польских заговорах и восстаниях 1831-1862 годов

Я знал очень хорошо, что покушение Александра в 1815-м, которого агентом в то время был Чарторыский, – наполовину были уничтожены отделением Галиции и княжества Познанского. Николай хотел в 1830 году это поправить, пользуясь Французской революцией, но мы не дали. Теперь, если бы Николай вздумал занять Галицию и Познань, мы бы дрались с отчаянием, хотя бы Пруссия и Австрия нас не просили: ибо с присоединением нашим к России погас бы для нас последний луч надежды. А потому сильно ошибаются те, кто через этот компромисс перед своим правительством боится стать врагом Николая. Может быть, Европа и дворы втайне более ценят тех, кто хочет восстановить целый край, а не одну конгрессовую Польшу, и каждый рассудительный человек согласится, что уж чересчур много нам будет требовать от чуждых народов, чтобы они воскресили наш быт своими войсками и своими миллионами, не имея в виду чем-нибудь попользоваться и от нас. Скорее всего, освободив наши земли из-под русской власти, они присоединили бы их к себе в вознаграждение за военные издержки и вместе из предосторожности, чтобы мы снова как-нибудь не попали, по своей неловкости, в руки москалей.

Очень многие говорят: Заливский хочет быть диктатором, а человек он суровый, потачки давать не любит, не разбирая сословий. Хлоп у него может быть министром, лишь бы оказался способным и добросовестным; а князь, граф, вообще дворянин, пожалуй, вечно останется простым солдатом, не то канцеляристом, если не имеет никаких других достоинств, кроме титула. В случае нарушения порядка хлоп и дворянин караются у него одинаково… На это не могу ничего возразить, ибо все это правда: я действительно таков. Но спрошу у вас, что сгубило наш край, как не разные послабления, примеры которых можно видеть на всяком шагу в революциях Костюшковской и Ноябрьской, где разные негодяи извиняли себя иной раз тем, что не было письменных приказаний: такойде был план, от того-де проиграно сражение, что неприятель напал нечаянно, и тут же то и дело кричали: единство и доверие – и все будет хорошо! Но чтобы явилось доверие и единство, должен быть кто-нибудь такой, кто бы расправлялся со всякой дрянью и учил уму-разуму непокорных: вот это-то и есть диктатура.

Толкуют еще: Заливский республиканец, норовит устроить республику, которая никаким образом не удержалась бы среди стольких монархий, одна как перст. На это скажу: точно, я республиканец и решился умереть республиканцем; но все-таки я не такой безумец между республиканцами, каким меня обыкновенно представляют. Кажется, очень ясно выражено у меня и поставлено главным правилом, в основных пунктах партизанского устава, что народ сам учреждает себе правительство и законы. Не попрекали бы меня этим, если б оглянулись на Грецию и Бельгию. Обе эти земли поднялись за тем, чтобы быть республиками, но потом должны были согласить свое правление с общим положением дел в Европе. Так и мы: если в продолжение нашей борьбы два-три народа не учредят у себя республик, – и мы не будем республикой: по крайней мере все-таки станем на той дороге, по которой идут немцы, французы, англичане и другие, которые не знают личного произвола правителей, имеют законы, промышленность, просвещение и, что ни день, идут к большему и большему процветанию, к лучшим порядкам.

Многие твердят, что Заливский хочет ограбить шляхту и все отдать хлопам – построить на погибели одних счастье и благоденствие других. Люди, говорящие это, не понимают дела, как оно есть и должно быть, и вообще сжились с невольничеством. У них непременно кто-нибудь сидит наверху и давит другого: либо шляхта хлопов, либо хлопы шляхту. Нет того, чтобы представить себе среднее пропорциональное положение, где ни один другого не давит, а всем хорошо и удобно. Не имеют ни малейшего понятия о том, что такое действительно называется собственностью. Не знают, что собственность – есть только то, что приобретено трудом и промыслом; а взятое и отнятое силой есть грабеж и воровство. Неужели, когда бы хлоп взял у кого-либо что даром и насильно, был бы справедлив? За тем, у кого это отнято, вечно бы оставалось право взять отнятое обратно при первом удобном случае. Тогда бы край не имел, значит, правительства, а была бы в нем страшнейшая анархия. Край, который берет собственность у одних, чтобы дать другим, должен заплатить за это по самой добросовестной оценке; и притом может приобретать только то, что для других составляет излишек, что им в тягость, дабы снова продать тем, кто не имеет никакой собственности, и таким образом уравнять интересы и сделать всех гражданами одной и той же земли, дать всем соответственные права. Это не только не будет беззаконно и несправедливо; напротив, народ будет таким образом гарантирован от взаимной ненависти сословий; низший не будет иметь причины мстить высшему за постоянное презрение и несправедливость.

Наконец, многие говорят: положим все это и так, все это и хорошо, что проповедует Заливский, но есть ли у него достаточные способности, чтобы привести все это в исполнение? Настолько ли он добропорядочен и честен, насколько это требуется от человека, берущегося за подобную роль? Эти вопросы принадлежат к самым основательным, к самым справедливым и даже совершенно необходимы: ибо никуда не годится дело, как бы оно само по себе чисто и хорошо ни было, если его отдадут в руки неловкие и нечистые. На все на это мне отвечать нечего, ибо никто себе судьей не был и быть не может. Вам, граждане, вам самим предоставляется вникнуть в этот предмет и осмотреть его со всех сторон, с какой кому удобнее и лучше.

Немногого прошу я у вас для отечества: от каждого горсть пороху и какое-нибудь оружие, а уж найдутся такие, кто пустит это в ход против Николая и его полчищ, руководясь любовью к своей земле и к человечеству. Во сто раз больше дали вы Чарторыскому и его клевретам, которые погубили край, и теперь даете тем, кто пресмыкается по передним министров для того, чтобы пускать вам пыль в глаза, что вот-де мы какие великие люди и рано или поздно отстоим для вас свободу; не то тем, кто пугает вас, что выдаст правительству, если не станете давать денег, хоть собственно обвинить вас перед правительством не в чем; а потом смеются и шиканят, что вы такие доверчивые трусы.

Простите меня, граждане, за то, что, желая объяснить вам суть дела и мои цели, я высказал местами горькую правду; ибо я не пришел сюда льстить и этим путем отыскивать себе сторонников, а пришел просто-напросто потолковать с вами сообща о причинах нашего упадка, – а они именно в том-то и заключаются, к несчастию, что я выразил в этом воззвании. И вы можете, пожалуй, пристать к моим врагам: ваша на то есть воля, и у всякого свои убеждения. Но будьте уверены, что меня ничто не собьет с избранного пути; я все обдумал, как надо, и достаточно приготовился на всевозможные опасности, страдания и смерть, чтобы теперь вдруг их испугаться и отступить назад. А что до того, как много у меня врагов, – это меня ни чуть не беспокоит. Смерть будет, во всяком случае, одна: с оружием ли в руках, в тюрьме ли, на эшафоте ли, где бы ни пришлось, надеюсь умереть с достоинством, приличным человеку. Ваш преданный брат Иосиф Заливский [404].