Михаил Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

В то время, когда Виланд встретился с ней, он был влюблен в другую, столь же эксцентричную по нашим понятиям, но совершенно естественную с точки зрения того времени — Юлию Бондели, но это ему не помешало тотчас проникнуться новым чувством, которое, однако, каким-то чудом совмещалось у него с прежней страстью к Юлии. Он даже нашел возможным распространяться о своей любви к Ларош в письмах к Юлии, за что, впрочем, поплатился расположением последней. Ларош, никогда не заботившаяся о своей нравственности, долго не упорствовала и даже в одно прекрасное время переселилась в дом Виланда. С этой именно минуты, благодаря ее влиянию, в Виланде и закончился процесс поэтического брожения и он смело пошел по пути художнического творчества.

Страсть Виланда и Софии Ларош, лишенная устоев нравственной святости, вскоре погасла. Любовники разошлись, но остались друзьями, что составляет характерную черту в отношениях романтиков к женщинам. Якоби записал момент встречи возлюбленных спустя долгое время после разлуки. Это очень интересный момент. «Вскоре, — пишет он, — услышали мы шум экипажа. Взглянув в окно, мы увидели, что это он (то есть Виланд). Г-н Ларош бросился вниз по лестнице к нему навстречу, я вслед за ним, и мы встретили друга по ту сторону двери. Виланд был взволнован. В то время, когда мы с ним здоровались, сошла вниз г-жа Ларош. Виланд только что с некоторым беспокойством осведомился о ней, видимо сгорая нетерпением ее увидеть.

Вдруг он взглянул на нее, и я ясно видел, как он вздрогнул. После этого он повернулся в сторону и, бросив шляпу на землю, кинулся к Софии. Все это сопровождалось таким необыкновенным выражением во всем существе Виланда, что я был потрясен до глубины души. София пошла навстречу другу своему с раскрытыми объятиями; но он., вместо того чтобы упасть в ее объятия, схватил ее руки и, наклонившись, спрятал в них лицо. София, с небесным выражением на лице, наклонилась над ним и сказала голосом, которому не способны подражать никакие Клероны и Дюбуа: „Виланд… Виланд… о, да… вы… вы все тот же, милый мой Виланд!“ Пробужденный этим трогательным голосом, Виланд несколько выпрямился и, взглянув в плачущие глаза своей подруги, упал лицом к ней на плечо. Никто из окружавших их лиц не мог удержаться от слез. У меня они текли по щекам, я рыдал. Я был вне себя и до сих пор не знаю, как кончилась эта сцена и как мы вместе вошли в зал».

Любовник, плачущий на плече своей бывшей возлюбленной в присутствии ее мужа, между тем как друзья обоих обливаются горькими слезами, — да, только романтизм с его вычурностями, бреднями и оторванностью от почвы мог вырастить такое странное, дикое, неестественное явление.

Чтобы покончить с германскими поэтами, нам лишь остается сказать только два слова о Клопштоке, об этом видном представителе германского классицизма, авторе «Мессиады», бывшем для немецкой поэзии тем же, чем сделался впоследствии Карамзин с своею «Бедною Лизою» для нашей поэзии. Он жил задолго до начала романтического направления в германской литературе (родился в 1724, умер в 1803 году), и поэтому отношения его к женщинам были чужды бесшабашной распущенности, которую романтики хотели насильно вдвинуть в рамки идеи. Характерны эти отношения только тем, что дают понятие о поэте-неудачнике в области страстного воздыхательства. Он много любил, но все его любовные похождения оканчивались неблагополучно. Когда жена его умерла от родов, он влюбился в Сидонию Дидрих, которая, отказав ему, вышла за капитана Кенига и также умерла от родов. Влюбчивый Клопшток искал утешения в любви Сесилии Амброзиус, и некоторое расположение, которое она оказывала ему, как будто давало ему надежду на то, что утешение будет найдено; но в конце концов и оно оказалось обманчивым. Опечаленный, с разбитым сердцем, он вдруг встретил живое участие со стороны Иоганны Винтем, но она была замужем и давно уже сделалась матерью четырех детей. До глубокой старости прожил он в бесплодных исканиях, пока не умер муж Иоганны и он, наконец, мог связать свою «судьбу» с ее судьбою. Может быть, именно этими постоянными неудачами и объясняется его мистическо-религиозное миросозерцание, нашедшее полное отражение в его крупнейшем произведении — «Мессиаде». Неудачи в любви, как и удачи, имеют свои хорошие и дурные стороны. В настоящем случае они имели только хорошие.

Вольтер. — Расин. — Мюссэ. — Виньи. — Верлен.

Ни один поэт в мире не пользовался при жизни таким значением, как Вольтер. Это не была знаменитость, внушающая уважение потому, что она — знаменитость. Это был полубог. Перед ним преклонялись, как перед высшим существом; его слово имело больше веса, чем слова всех высокопоставленных особ, не исключая короля и министров; к нему ездили на поклонение почитатели его таланта, как правоверные мусульмане к святилищу Мекки. Если бы нужно было в нескольких словах охарактеризовать роль и значение Вольтера не только во Франции, но и во всем культурном мире конца прошлого столетия, то лучше всего было бы привести письмо Фридриха II Прусского, приглашавшего его в свои владения. «Вы, — писал король, — подобны белому слону, из-за обладания которым ведут войны персидский шах и великий могол; тот, кто его получит в конце концов, увеличивает свои титулы указанием на то, чем он владеет. Когда вы приедете сюда, вы увидите в начале моих титулов следующее: „Фридрих, Божьей милостью король Прусский, курфюрст Бранденбургский, владелец Вольтера“».

Что при таких условиях Вольтер пользовался большим расположением у женщин, понятно само собой. Этому нисколько не мешало его безобразие, известное всему миру. Первой женщиной, встретившейся ему на пути, была знаменитая куртизанка Нинон де Ланкло. Однако склонность, которую она питала к поэту, не могла дурно отразиться на нем, так как Вольтеру было в то время всего десять лет, а ей восемнадцать. Она, вероятно, предчувствовала, что из мальчика выйдет знаменитый человек, и когда ее последний поклонник, известный аббат Шатонеф, крестный отец Вольтера, представил ей ребенка, она подарила ему 2000 франков на приобретение книг, с помощью которых он мог добиться знаменитости.

Первый успех в области поэзии улыбнулся Вольтеру также рано. Когда ему было семнадцать лет, он написал оду в честь дофина и подарил ее старому отставному офицеру, который выдал ее при дворе за свою и за это в награду получил пенсию. Имя настоящего автора, впрочем, вскоре обнаружилось, и молодой поэт сразу сделался завсегдатаем высшего света. Он был ежедневно гостем в кружках герцога Вандомского и принца Конти, вследствие чего получил прозвище confident des princes. К этому времени он закончил свое образцовое произведение «Эдип», написанное по образцу трагедий Софокла. К его величайшему удивлению, однако, оно не было поставлено на сцене Французского театра, так как в нем не оказалось требуемой уставом театра любовной сцены. Тогда он представил его в Академию, чтобы получить премию на конкурсе, но и премию получил автор какого-то посредственного произведения. Оскорбленный, негодующий, молодой поэт (тогда его еще звали Аруэ; дворянское имя Вольтер он присвоил себе позднее) написал несколько язвительных стихотворений против Французского театра и Академии, но отомстил этим не столько им, сколько себе, так как принужден был бежать от грозившей ему тюрьмы.