Михаил Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

Говорят, что Лессинг полюбил Эву еще тогда, когда она была женой его друга Кенига, и что Эва также питала к нему в то время сильное влечение. Во всяком случае нежное чувство к поэту и критику не мешало молодой женщине страстно любить мужа. Когда Кениг умер, Эве осталось значительное наследство. Наследство это, однако, не имело ничего общего с наследством, которое Рейске оставил после смерти своей ученой жене: в то время как Эрнестина, похоронив мужа, занялась окончанием начатого им знаменитого издания греческих ораторов, его «Плутарха», «Дионисия Галикарнасского» и т. д., Эве Кениг нужно было привести в порядок фабрику шелковых тканей, которой с таким искусством управлял ее покойный муж. Фабрика находилась в Вене. Эве принадлежал еще магазин шелковых тканей в Гамбурге.

С Лессингом, как сказано, она находилась в добрых отношениях и проездом часто посещала его в Вольфенбюттеле, причем отношения между ними каждый раз становились все более и более тесными. В письмах, которыми они обменивались в это время, уже проглядывает настоящее чувство. Лессинг писал ей, что потерял отца. Она успокаивала его, указывая в то же время на то, как плачевна ее судьба: ей не суждено было даже знать своего отца. Письма носили дружеский характер, но литературные вопросы никогда в них не затрагивались. Один только раз, когда Лессинг послал ей «Эмилию Галотти», она ответила ему в восторженных выражениях по поводу его произведения: «Благодарю вас, что вы так скоро прислали мне эту вещь. Не могу вам выразить, с каким удовольствием прочла я ее в первую же ночь, так как мне хотелось немедленно передать ее Г. (Геблеру), чтобы в первом же письме прислать вам кое-какие сведения». В этом письме вся Эва. Основательная оценка произведения — не ее дело, но зато она умеет практически действовать. Такая женщина была уже близка к идеалу того времени, и Эва Кениг сделалась женой Лессинга.

Лессинг был счастлив в семейной жизни, чему способствовал прекрасный характер его жены. «Такой жены, — писал о ней историк Шпитлер, — мне никогда уже не придется видеть. Неученая доброта ее сердца, постоянно исполненного божественным спокойствием, которое она внушает всем, имеющим счастье соприкасаться с ними, — редкое качество. Пример этой великой достойной женщины бесконечно возвысил мое понятие о ее поле». Непосредственного влияния на литературную деятельность Лессинга она не имела, но значительно содействовала ей косвенно, благодаря бодрости, прямоте и безыскусственности своей натуры.

Лессингу, проведшему столько лет в одиночестве и начинавшему уже чувствовать в душе наклонность к ипохондрии, улыбалось светлое будущее, как вдруг Эва умерла. Она умерла всего через год после того, как соединила свою судьбу с его судьбой, — от родов. Поэты вообще не особенно счастливы в отношениях с женщинами, а если на долю кого-нибудь из них выпадает такое счастье, то оно непродолжительно. Автор «Натана Мудрого» и «Лаокоона» принадлежал к этой категории.

Вместе с братьями Шлегелями [76] Брандес. «Главные течения литературы XIX столетия», 1881 г. Пер. В. Неведомского. — Шерер. «История немецкой литературы», ч. 2 «Романтическая школа». Пер. Неведомского. — Геттнер «История всеобщей литературы XVIII в.»,т. III. — Корш. «Всеобщая история литературы», т. 4. мы погружаемся в самый омут романтизма, этого странного, ничем не объяснимого поветрия, которое, как корь, пережили все народы, которое пережили и мы во времена Карамзина и Жуковского, но которое самое глубокое выражение нашло в Германии на рубеже прошлого и нынешнего столетий. Удивительное это было время. Люди не хотели мириться с настоящим. Окружающая обстановка была им в тягость, как все, что носило на себе печать будничности, и так как избавиться от нее нельзя было, то они создали особый мир, чуждый нашим законом, населенный людьми с другими идеями, понятиями, чувствами. Этот мир и поэзия сливались воедино. Действительность окрашивалась в самые причудливые краски. Долой обычные отношения между людьми, продиктованные проповедниками узкой морали и сухого келейного представления о бытии! Мысль свободна, чувство само себе закон и люди — цари, владения которых составляет вся вселенная…

Если бы нужно было охарактеризовать Фридриха Шлегеля (родился в 1772, умер в 1829 году) как одного из самых ярких представителей и творцов романтического направления в литературе, то, кажется, следовало бы привести слова орла из его стихотворения «Гармония жизни»:

Шлегель действительно «возносился» к богам, то есть отрывался от пут повседневной жизни, чтобы жить и мире грез, исполненных самых причудливых очертаний. Он презирал обыкновенных людей, был атеистом, считал себя высшим существом. Нужно ли говорить, что в любви он отрицал всякие грани и, как истинный сын романтического периода, не только преследовал свободу чувства, но и был самым послушным адептом собственной проповеди в жизни. Время было такое: Шиллер вступал тогда в любовную связь с Шарлоттой Кальб, в семействе которой поместил своего друга Гельдерлина, лишившегося места вследствие любовной связи с хозяйкой дома, которая, расставшись с молодым поэтом, тотчас сделалась любовницей Жан Поля (жена Шлегеля называла ее в шутку Jeanette-Pauline). [78] Вот удивительное стихотворение Шиллера (оно изуродовано и переделано в обыкновенных изданиях, Брандес приводит его в первоначальном виде), написанное под влиянием любовной связи с Шарлоттой Кальб: «Отчего эта дрожь, этот невыразимый страх, когда твоя рука ласково обнимает меня? Не оттого ли, что клятва, которую нарушают даже одни сердечные волнения, наложила на тебя чужие оковы? Не оттого ли, что обычай, который законы считают священным, освятил тягостную ошибку случая? Нет, я бесстрашно восстаю против союза, о котором сожалеет краснеющая от стыда природа. О, не дрожи, твоя клятва была клятвой грешницы: клятвопреступление есть благородный долг кающихся! сердце, которое ты отдала перед алтарем, было мое; ведь небо не шутит с человеческими радостями». То же самое, как замечает Геттнер, говорит Дон-Карлос: «Права моей любви старше, чем формула перед алтарем».

Шарлотта тогда писала своему новому любовнику: «Приманка соблазна! Прошу вас, отложите в сторону эти жалкие мелочи и не тревожьте вашего сердца и вашей совести. За наши натуральные влечения и без того уже достаточно забрасывают нас камнями. Я никогда не изменю моего образа мыслей об этом предмете. Я не понимаю этого рода добродетели и ради вас не могу никого признать в этом отношении безупречным. Наша земная религия есть не что иное, как развитие и сохранение сил и задатков, полученных нами вместе с жизнью. Живое существо не должно допускать никакого принуждения, но также и никакой покорности, которая не основана на справедливости. Предоставьте делать, что хотят, тем, кто смел, силен и зрел и кто сознает свою силу; но человечество и наш пол бедны и жалки. Все наши законы суть плоды самой жалкой бедности и нужды и только редко плоды мудрости. Любовь „же не нуждается ни в каких законах“».